Происхождение Второй мировой войны - Игорь Тимофеевич Тышецкий

Госсекретарь США Фрэнк Келлог без лишних разговоров убрал из документа все «лишнее». Две главные статьи пакта, которые он оставил в итоговом варианте, фиксировали «осуждение» войны и отказ от нее во «взаимных отношениях в качестве орудия национальной политики» (ст. 1), а также обязательство решать все споры и конфликты мирными средствами (ст. 2). Такие общие и расплывчатые формулировки согласились подписать практически все существовавшие на тот момент государства, что сделало документ поистине всеобщим. Хотя и здесь не обошлось без критических высказываний. Советский Союз, например, присоединился к пакту 6 сентября 1928 года, спустя десять дней после подписания документа пятнадцатью государствами в Париже. При этом руководители советской внешней политики по привычке усмотрели даже в столь куцем документе «стремление сделать из него орудие изоляции и борьбы против СССР» 114. Правда, на это никто уже не обращал внимания — к подобной риторике большевиков, рассчитанной прежде всего на внутреннее потребление, в мире начали привыкать.

Пакт Бриана-Келлога пригодился на Нюрнбергском процессе, когда англичане, среди прочего, обвинили нацистских вождей в его нарушении 115. В 1928 году немцы были одними из первых, кто согласился с американским проектом пакта. Они не высказали никаких замечаний или дополнений к его тексту. Лишь попросили уточнить ряд моментов. Их интересовало, например, как быть с оборонительными войнами? На это у американцев давно существовал готовый ответ, относивший оборонительные войны к неотъемлемому праву любого суверенного государства. Готовность Штреземана подписать документ выглядела тогда поспешной по любым дипломатическим меркам. Получив 23 апреля из американского посольства в Берлине проект пакта, Штреземан уже через четыре дня ответил согласием. Когда в начале мая Остин Чемберлен попросил Штреземана повременить с германским ответом, предлагая предварительно обсудить его с англичанами, он с удивлением узнал, что германское правительство уже одобрило положительный ответ Вашингтону и вопрос не может быть отложен 116. С одной стороны, такая поспешность говорила о желании Германии продемонстрировать полную солидарность с Америкой, а с другой — показывала скептическое отношение немцев к составленному в самых общих выражениях тексту. «Это один из тех вопросов, на которые нормальный человек не может дать отрицательный ответ, — рассуждал тогда Штреземан о всеобщем мире. — Но как и все, имеющие отношение к совести вопросы, на которые есть лишь один ответ, его моральная значимость гораздо выше практической ценности... И все же такой пакт надо заключать. Чем чаще люди будут говорить о мире, тем скорее они начнут думать о нем» 117.

Германия была в числе тех пятнадцати государств, которых пригласили в конце августа в Париж для торжественного подписания пакта. Это говорило о возросшем влиянии Веймарской республики в мире (Советский Союз, например, такого приглашения не получил). Штреземан, несмотря на то что был к этому времени уже серьезно болен и проходил курс санаторно-восстановительного лечения, не послушал категорических возражений врачей и поехал в Париж сам. Безусловно, он хотел, чтобы весь мир увидел новое лицо возрождающейся Германии. Но, пожалуй, еще важнее для него было встретиться с Пуанкаре и обсудить с ним лично вопросы вывода оккупационных войск из Рейнланда и уплаты репараций. Тем более что незадолго до этого Пуанкаре неожиданно объявил, будто именно он был инициатором встречи в Туари 118. Подписание пакта поэтому представлялось Штреземану отличным шансом для возврата к достигнутым двумя годами ранее договоренностям.

Встреча старых противников проходила необычно. Врач Штреземана дал своему пациенту всего один час на переговоры, и сам сел в приемной Пуанкаре, чтобы оказать, если понадобится, врачебную помощь, или прервать встречу, если она затянется. В итоге после часа и пятнадцати минут разговоров, видя, что встреча продолжается, врач настоял на ее завершении, хотя беседа к тому времени была в полном разгаре. Что касается самого разговора, то стороны не услышали друг от друга ничего нового. Пуанкаре повторил старый французский тезис о том, что оккупация является единственной весомой гарантией германских платежей. Интересно, что когда в апреле немецкий журналист спросил Пуанкаре, возможен ли вариант, при котором французы выведут свои войска из Рейнланда и введут их снова, если немцы прекратят платежи, французский премьер эмоционально ответил: «Никогда!. После эвакуации войск повторная оккупация означала бы поджог фитиля у бочки с порохом» 119. Штреземан, читавший это апрельское интервью, не задавал подобных вопросов. Он старался убедить своего собеседника в искренности намерений Германии платить и отсутствии у нее каких-либо стремлений к реваншу 120. Но у Пуанкаре был свой план, согласно которому эвакуация должна была проходить постепенно, по мере продажи Германией репарационных бондов и получения денег Францией 121. Встреча, несмотря на доброжелательную атмосферу, завершилась безрезультатно. Теперь у немцев не осталось сомнений в том, что проблему репараций необходимо коммерциализировать и полностью отделить от освобождения территории Рейнланда.

К этому выводу пришли и англичане. Чемберлен оказался в непростой ситуации. Сохранение английских оккупационных сил в Рейнланде вызывало острую полемику дома. Лейбористы в парламенте постоянно требовали вывода английских войск, что доставляло Чемберлену массу неудобств. Параллельно на него наседали немцы, требуя того же. Чемберлен просил Тиррелла как-то повлиять на французов, сделать их позицию более сговорчивой, но английский посол в Париже отвечал, что только принятие такой схемы уплаты репараций, «которая обещает стать окончательной, снимет возражения французов против полной эвакуации Рейнланда» 122. В конце января 1929 года Филипп Бертло прямо заявил Тирреллу, что «ни одно правительство (Франции) не сможет эффективно решить вопрос (вывода войск), пока не будет убрана проблема репараций», после устранения которой «эвакуация последует почти автоматически» 123. Чемберлен не хотел прибегать к одностороннему выводу английских войск, но считал, что «целью нашей политики является и должно быть выдворение французов (из Рейнланда)» 124. Не испортив отношения с Парижем, сделать это было невозможно, и Чемберлену оставалось неуклюже объяснять Штреземану и Шуберту, что «немедленным результатом вывода английских войск станет невозможность для Британского правительства оказывать какое-либо влияние на Францию, чтобы заставить ее вывести свои войска» 125. Штреземану приходилось делать вид, что он согласен с этими доводами 126, хотя он прекрасно понимал, что у себя дома Чемберлен использует его молчание как оправдание собственного бездействия 127. Пока же немцы, как англичане и французы, соглашались ждать окончательного решения вопроса репараций в надежде на то, что такое решение поможет, наконец, разрубить «гордиев узел» и отделит выплаты от эвакуации.

Собственно говоря, того же добивался и Джилберт, инициируя создание комиссии Янга. В его понимании коммерциализация вопроса репараций означала выпуск германских ценных бумаг (бондов), подкрепленных ликвидными активами, такими как акции железных дорог, на сумму текущих выплат немецкого репарационного