Над облаками - Владимир Викторович Мороз

доски кузова вниз просачивалась и падала на землю. Позже ее смывали дворники, чтобы народ не видел. Однажды под утро возвращались мы с одного дела, мимо нас несколько крытых грузовиков проехало. А за ними шлейф не только угарного газа, но и свежего мяса, как со скотобойни. Меня в этом плане не обманешь, запах смерти с детства хорошо знаю. Еще запомнилось, как в самом начале весны двадцать первого года Красная армия Кронштадт штурмовала. Тогда свои же морячки забунтовали, поверили советской власти, а та их круто обманула. Вот и выступили против нее. К берегу залива было не пробраться, везде войска, посты, патрули. Как штурм начался, мы с ребятами на крышу одного из домов на окраине Васильевского острова забрались и наблюдали за боем. На острове дым столбом, всё горит, полыхает, взрывается, а по снежному льду красноармейцы с винтовками прут. Говорили потом, что много убитых было, пленных кого сразу расстреляли, а кого позже в лагеря сослали или под вышку подвели. Но были и те, кто смог в Финляндию уйти. С некоторыми кронштадтскими потом встречался на Соловках. Все по политической статье сидели.

Хорошо помню, что как голод в Поволжье начался, то беспризорников в Петрограде добавилось, в городе к этому времени уже получше с пропитанием было, можно было как-то существовать. Прибился к нам один, из-под Саратова родом, такие ужасы рассказывал, как продразверстка всё зерно выгребала, за сокрытие одной горсти расстреливали. Потом люди с голодухи друг дружку жрали. Пожил он у нас, правда, недолго, исчез. Мы поначалу думали, что у него с головой не в порядке, а чуть позже по рынкам слухи поползли, будто на Волге такой голод, что матери младших детей убивают, чтобы старших прокормить. Как до такого состояния можно было довести богатые края, не понимаю.

Пленный развел руками, затем грустно усмехнулся:

– А на Соловки попал случайно, уже в самом конце двадцатых. Как-то весной сбежал из одного детдома, где зиму коротал, снова к шайке беспризорников прибился. Надо сказать, что тогда уже настоящая охота за нами шла, государство стремилось под себя перековать. Кто-то поддался, другие, не нахлебавшиеся свободы, – нет. Однажды в облаву угодил, и повязали меня чекисты. Я, когда вырывался, одного из них за руку укусил, аж до крови. Он меня со злости потом так ударил ногой в живот, думал, всё, прямо до позвоночника прошиб. Почти месяц по маленькому кровью ходил. Посадили меня в камеру, а там почти все политические. Один из них даже профессором в области медицины был. Вот он меня и выходил. Ух, человечище, такого не сломать, твердый как камень. Бывало, станет около двери и стучит в нее без конца, требует начальника. Поначалу охранники бесились, им-то неохота бегать туда-сюда по просьбе заключенного, ворвутся в камеру, изобьют профессора, а он в себя придет и снова в дверь лупит. В итоге заставил себя уважать, сам начальник тюрьмы приходил, выслушивал. Потом старика куда-то увели – и всё, больше мы не встречались. Мой суд длился ровно одну минуту. Привели в зал, судья взглядом окинул и всё: «Виновен». Вскорости меня под белы рученьки и прямиком на Соловецкий архипелаг увезли. Видимо, укушенный чекист постарался. Я тогда думал, что повезло, раз не расстреляли.

Сколько на островах насмотрелся, в аду таких издевательств не встретишь, какими советская власть заключенных награждала. Да что говорить о простых сидельцах, если в тридцатом один из охранников, Киселев его фамилия, сбежал, не выдержав творящегося произвола. Говорили, что прямо до Финляндии добрался. Спрятался, значит, от бывших «товарищей».

Как привезли, распределили меня в 13-ю роту. Жили прямо в древнем монастыре. В бывших палатах камеры сделали с деревянными нарами, там нас и держали, а днем на работы выводили. Параша прямо на месте алтаря стояла, бочка с перекладиной. Охранники, чисто звери, развлекались, заставляли сидящих с нами попов нечистоты таскать. Работали мы с утра до позднего вечера. Лес пилили, торф добывали, камни ломали, ямы копали. Утром копаешь, вечером закапываешь. И так без конца. Из еды: миску баланды нальют да сухарь дадут. А еще проверки постоянные, без конца. Сидели в лагере в основном бывшие царские офицеры, священники, интеллигенты всякие: ученые, писатели, чиновники, были даже чекисты, чего-то там со своими не поделившие. Урок, то есть уголовников, тоже до чертиков. Как говорится, разных мастей хватало. Много было бывших большевиков. Это именно они, как и кронштадтские морячки, помогли захватить власть Ленину и его шайке. Вот и получили благодарность: кому каторжный срок, а кому и кровавую дорожку в лесную яму. Думаете, нужны вы вашей власти? У нее цель простая: удержаться любой ценой, обеспечить себя спецдачами да продпайками повкуснее. Ради этого они вас всех под землю загонят.

Гаврилов покраснел, сдерживая гнев, хотел было вскочить, но, увидев злой взгляд Солопа, лишь скрипнул зубами… Между тем Семен, зло усмехнувшись, продолжал:

– Связался на Соловках со сверстниками, дружками-уголовниками. На слабо меня один шулер взял, так я в азарте всю одежку в стос проиграл, даже портки. Осталась одна сорочка, рваная вся, вшами забитая. После этого на работу больше не ходил, под нарами прятался с такими же бедолагами. Куда нам в таком виде? Или замерзнешь насмерть, или комары сожрут. Совсем оскотинился, жрал то, чем поделятся. Чумазый, вонючий, замшелый, свежего воздуха неделями не видел, один камерный смрад вперемешку с человеческими испражнениями. Так и подох бы, да зэк один, Колосов Александр Николаевич, – говорили, что бывший военный прокурор, – каким-то образом договорился с лагерным начальством о том, чтобы из подобных мне трудовую колонию создать. Много детских жизней спас. Настоящий человек был, жалко, что в двадцать девятом отправили его в Кемь. Помню, помощник у него был, парнишка молодой, Димка Лихачев. Смешной такой, интеллигентный, всё расспрашивал про наколки, про блатную речь, истории уркаганские записывал. Бывало, наврут ему шпанята с три короба, а он и верит. Хороший был, чуть позже его тоже на материк отправили, Беломорский канал копать.

Для вашей власти я даже ребенком был классово чуждым элементом. Мне, бывало, предлагали в анкете указать, что из рабочих или крестьян, тогда, мол, и условия будут помягче. Наверное, хотели, чтобы окончательно предал память о родителях, но я не соглашался, всегда помнил свои имя и фамилию. Это ж как в любом деле: стоит один раз поддаться слабости, потом не остановишься. Вот и хлебал по собственной несогласности щедрот советских на полную катушку. На своей шкуре узнал, что такое «народная власть». Насмотрелся, как жировало начальство. Личные повара, прислуга, лощеные