Вещи мертвого человека - Дмитрий Валерьянович Лекух

Депрессия – она, вообще-то, не к добру…

Расплатился. Нырнул внутрь здания. Распахнув свою «красную книжку», от чего охранники, знающие меня уже много лет в лицо, в очередной раз едва не заржали.

Прошел внутрь.

Ненавижу. Тяжко. Глухо.

Нельзя на это все целую жизнь менять, просто нельзя, – она у меня одна, как и у этого идиота Стаса.

Но так нужно. Это моя работа, моя любимая работа.

Любимая?

Глава 24. Кабинеты и номера

В кабинете у Главного, упершись локтями в инкрустированный журнальный столик, сидел Виленис Лиепиньш, унылый прибалтийский еврей. Жутко, зверино талантливый журналюга и публицист.

И человек-говно. Временами. Временами, напротив, задорный.

Вилен у нас с рождения гражданин СССР, потом Латвии, а теперь и Российской Федерации. Гордый сын Отечества своего. И никакой он не Виленис, а вполне себе Вилен Натанович, конечно. Не так давно перекрасившийся из унылого прибалтийского еврея в полноценного природного русака.

Вплоть до перемены гражданства.

Хотя, конечно, стоило б еще и внешность сменить. Ибо бледная кожа, декадентски густые, чуть рыжеватые, но при этом из-за окраса и масти кажущиеся жиденькими волосенки, собранные сзади в толстый (я же говорю – обман зрения!) и достаточно длинный хвост (даже я постоянно завидую, насколько хорош!), плюс характерные этнические залысины, шнобель, а также прозрачные, зеленовато-бесцветные глаза безошибочно выдают в нем не просто сына иудейского народа. Но сына иудейского народа, рожденного и выпестованного среди унылых пейзажей северного балтийского побережья.

В столице отчего-то как раз именно таких, к счастью, немного. Но их численность все-таки превышает необходимые в нормальном быту количества. Приходится терпеть.

Редакционная кличка, которая в любом, более или менее здоровом журналистском коллективе, немедленно достается любому, даже самому унылому дрочеру, у него тоже выработалась вполне подходящая: Вилен-Валера-Витюня. Была там по этому поводу одна знаменитая история, связанная с его любвеобильностью. Или Виля-вездеход. Или – Виля-виагра.

Осеменил этот гордый семитский сын унылых прибалтийских дюн едва ли не добрую половину столичного журналистского цеха. Прекрасную половину, разумеется, с ориентацией у него все в порядке. Женщины таких отчего-то любят.

Знаю. Только понять не могу…

Насчет гомосеков Вилен, к счастью, был самым настоящим гомофобом. Причем не как остальные все: прошедший и командировки в «горячие точки», и работу в криминальной хронике, после которой любому столичному интеллигенту хочется немедленно потерять веру в человечество, он их натурально боялся.

Что было тоже, в общем-то, хорошо. Но для того, чтобы считаться хорошим человеком – недостаточно.

Нельзя сказать, что Вилен был какая-то уж совсем запредельная мразь, особенно на фоне остальных, не блещущих особыми моральными достоинствами сотрудников отечественного информационного фронта. Дела с ним иметь было, в общем, можно. Только как-то уж слишком уныло, что ли. И не то чтобы он был уж начисто лишен каких-либо моральных принципов. Они у него, несомненно, были. Просто несколько замысловатые, на мой привередливый вкус.

А я, если чего не понимаю – я этого, извините, боюсь.

Меня так учили. И учили, в общем-то, хорошо…

Завидев меня, вламывающегося в кабинет Главного не только без доклада секретарши, но и просто без стука, Виля-вездеход, конечно, тут же засобирался освобождать занятую территорию. Понятное дело, «мои вопросы» для верхушки холдинга – дело не секретное, а вот деньги любят тишину.

Но недовольство явно продемонстрировал. То ли хреновым, с его точки зрения, соблюдением субординации, столь любезной его душеньке – блеклой, как волосы, глаза и взрастившие это чудо природы холодные балтийские волны.

То ли еще чем.

Неважно.

Может, кстати, и тем, от чего мы с Главным его самым негодяйским образом отвлекли. Скорее всего, он как раз именно сейчас и собирался заниматься тем, к чему был наиболее приспособлен унылой балтийской природой и почти что германской педантичностью. Не зря сумрачный германский гений несколько столетий владел этими выморочными скудными территориями.

Вдумчивым, педантичным и осмысленным «стуком» на окружающих. Который в его устах приобретал обстоятельный, но скучный формат то ли аналитической записки, то ли даже производственного доклада. Но все равно, с моей точки зрения, оставался все тем же пошлым и банальным «стуком», как его ни называй.

Впрочем, надо отдать должное: ни подробности личной жизни подчиненных, ни любая прочая грязь ни Главного в качестве слушателя, ни Вилена в качестве докладчика совершенным образом не интересовали. Все – только чисто по работе.

Все во имя службы родному холдингу.

Все во славу его.

Эдакая внутренняя контрразведка нашего любезного главного редактора. Вещь, в общем-то, в любой серьезной организации необходимая: кто чем дышит, кто из журналюг посматривает в стороны иных работодателей. Кто за долю малую проносит мимо редакционной кассы скрытую рекламу, которую начиная еще с благословенных девяностых именуют почему-то исключительно как «джинсу».

Этих Вилен вычислял мгновенно, но был при этом предельно осторожен: а вдруг кто-то тут не пиратствует, но каперствует. И на самом деле работает на Главного.

То есть, в данном случае, на меня.

Но реальных пиратов топил, причем совершенно безжалостно. У него на них был, повторюсь, какой-то особенный нюх. Лично мне, правда, было бы все равно противно. А этим вот двоим хоть бы хны.

Даже не стесняются ничего…

Очень уж многие ранее непристойные в нормальном человеческом быту обстоятельства внезапно и окончательно стали считаться в этой нашей новой жизни просто ее нормой и в порядке вещей.

Нет, я не занудствую. Просто уже устал от этого всего.

Осень, наверное.

Депрессия.

Да еще этот бесконечный и пошловатый, как наш замусоленный прилагательными образ жизни, дождь.

– Ну, – интересуюсь, нарочито грубовато. – Что звали-то? Или тебе, Жень, кто-то таким замысловатым способом, через нашего пескоструйного прибалтийского друга, не менее заморочисто на меня настучал нечто совсем незаурядное? Что, например, я бордель из моделек в нашем рекламном агентстве организовал?

Вилен с достоинством – насколько это у него получается – поднимается. Вот только получается это достоинство у него все равно довольно-таки смешно.

– Знаешь, – вскидывает голову, – мой друг, мой юный московский мажор, а можно я тебе нотацию прочитаю?

– Валяй, – размашисто киваю. – Морду бить все равно не рискнешь. А я и так сегодня, кажется, уже немного познал дзен.

– Тогда, – зло сужает зрачки, – минутка жизненных философий. Представим себе такую ситуацию. Молодой работник предприятия случайно узнаёт, что значительная часть зарплатного фонда уходит на небольшую, но дружную команду: гендира, финдира, их сыновей, а также действующую любовницу гендира, бывшую любовницу и сына его друга детства. Причем последних на предприятии не видели никогда, а зарплата их вдвое выше, чем у молодого