Вещи мертвого человека - Дмитрий Валерьянович Лекух

не потревожить постепенно получающийся продукт. – Думаю, он был даже тогда прав, когда затеял этот клинч с тобой, с целью проиграть и соскочить. Не думаю, что ты этого не понимаешь. С самого начала понимал, уверен.

Осторожно передаю ему зеркальце с «его» двумя нарезанными дорогами. Он судорожно втягивает: сначала в левую, а потом и в правую ноздрю.

Нечасто балуется продуктом господин начальник, это очевидно. Скорее всего, больше для высоких гостей бережет.

Понятное дело.

Сам-то он всегда больше алкоголь предпочитал, причем исключительно крепкий и очень крепкий. И, кстати, в весьма умеренных количествах. Все остальное время – здоровый образ жизни. Обязательные бег и бассейн, жесткие ограничения в пище, выстроенный распорядок дня, жесточайшая самодисциплина.

Не уверен, но, возможно, и секс только строго по расписанию. По крайней мере, с женой.

По молодости, когда он был еще великолепным злобным и искренним журналюгой, а потом одним из лучших ведущих именно новостных программ, рассказывают, бухал человек вообще словно не в себя. Как на неделю вперед.

Потом, постояв на краю пропасти и сменив за два года трех жен, остепенился: сначала «немного», а потом все уже как по-написанному пошло. И – был человек, стал человек-функция.

Так часто бывает, увы.

Иногда, конечно, журналюга в нем прорывается, это одна из тех профессий, что в нас навсегда. «Бывших» тут, у нас, как в соответствующих органах, не бывает. Ну и еще: даже он, последние лет десять живущий на голом пафосе, прекрасно понимает, насколько в этой профессии велико значение именно слова «свой».

Не в смысле «можно доверять». Доверять тут вообще никому нельзя.

Принципиально.

Просто «свой».

Которому нужно помогать и не давать его мочить именно по этой простой пролетарской причине.

Как система распознавания в авиации. Все просто. «Свой/чужой».

А по-другому никак.

Хотя, как гласит исторический опыт, «свои»-то как раз в первую очередь рано или поздно, но почти обязательно продают. За некоторыми, очень редкими исключениями…

Вот, кстати, исполнительный придурок Вилен, старательно делающий карьеру, так и не смог этого понять. Оттого и ни хрена у него в этом смысле, то есть в смысле столь им вожделенной «карьеры», не получится.

Математически невозможно.

Попозже как-нибудь расскажу. Пока себе тоже надо б «дороги подравнять». А то вырубит прямо здесь, минут где-нибудь через пятнадцать…

Разнюхался.

Постоял.

Подождал буквально секунд пятнадцать, максимум двадцать.

Ого! Ничего себе!

В мозгу будто холодный шарик взорвали.

Посмотрел на Главного с уважением.

– Если, – говорю, – еще такой будет, бери и на меня…

Аж слезы из глаз. Помотал башкой. Усталость как куда-то в дальний космос улетела.

Готов к труду и обороне. И даже этот вечный гребаный дождь на сегодняшний момент времени совершенно нипочем.

Дела…

Еще раз помотал башкой. Потянулся к выпивке.

Отхлебнул.

Прикурил совсем по-другому пахнущую сигарету.

– Нет, – соглашаюсь сам с собой, – понимаю, что цена, наверное, космическая. Но все равно бери…

Глава 26. Кабинеты и номера. Часть третья

Засиделись – после такого-то допинга! – естественно, допоздна.

Не до полуночи, но вполне близко к тому.

Переговорив обо всем, о чем только можно и о чем нельзя.

Включая самовыпиливание из системы Кирилла и таинственное убийство Стаса. Главный, кстати, в отличие от Деда, покойного не презирал, конечно, так люто и совершенно безжалостно. Но и не сочувствовал, считая, что человек, когда заигрывается, сам выбирает свою судьбу. Ну а дальше природа сама производит вычисления и необходимые из себя исключения.

Такой вот, довольно неприхотливый, фатализм, наглухо перемешанный с самым примитивным социал-дарвинизмом. Даже странно было слышать что-то подобное от такого сурового редакционного волчары, повидавшего на своем веку явно много чего такого, что просто, наверное, не приведи Господи никому.

И я совсем не шучу.

Ну да ладно.

В общем – засиделись, короче.

Я только один раз из кабинета и выскочил, жене в Италию позвонить. Не люблю, когда при таких разговорах присутствует хоть кто-нибудь посторонний. Правда не люблю. И что? Я, так-то, вообще очень много что по этой жизни не люблю, если только не любящую меня жену и себя.

Себя при этом все же скорее жалею. Легче от этого ну точно не становится. Лучше б, наверное, любил…

А в Риме да в Париже тоже нужно кому-то трудиться, кому-то нужно писать о скачках, автогонках и прочей светской жизни. Не всем же разбираться в замысловатых финансовых схемах и высоких политических комбинациях, заботливо разглядывая их суть сквозь запекшуюся грязь и кровь.

А Главный тем временем напивался, причем уверенно, жестко и абсолютно целенаправленно. Словно решая поставленную перед собой задачу.

И я даже отчего-то не думал спрашивать нахера.

Надо человеку.

Так бывает.

И со мной это тоже время от времени случается.

– Слушай, – неожиданно спрашивает, – Глеб. А тебе вот, реально, самому-то так жить-то не противно, мой юный друг?

Я уже настолько, судя по всему, пьян (спасибо порошку, позволяет себя контролировать!), что не обижаюсь. Даже на «юного друга».

В конце концов, можно человека понять.

Вместо этого делаю вид, что задумываюсь.

– Не знаю, – отвечаю наконец честно. – Иногда противно. А иногда так даже и совсем вроде как наоборот. Даже нравится почему-то: я сам себе, в общем, эту профессию выбирал. Если б еще не нюансы, типа общения с кучей реально неприятных людей, да вот это постоянное хождение как по минному полю, так и вообще ничего. Но живем мы реально неправильно. Тут я совершенно точно согласен. Не знаю почему. Может, эпоху, когда рождались, себе неправильно выбрали. Может, еще что приблизительно такого же космического масштаба. Ты же именно это хотел мне сейчас сказать?

Начальство фыркает, смотрит на меня словно солдат на вошь.

– Не сказать, – поднимает палец вверх. – Спросить. Разницу чувствуешь?

Я снова задумываюсь. Мысль с трудом пробивается, продирается через обволакиваемый алкоголем и кокаином мозг.

Блуждает по извилинам и другим дорожным тупикам и развязкам.

Кое-как фокусируюсь.

– Нет, Жень, – вздыхаю. – Твоя проблема как раз в том, что ты говоришь, даже когда просто спрашиваешь. Даже хуже…

– Что еще может быть хуже? – удивляется.

Я на секунду задумываюсь. Поднимаю указательный палец.

Следом за пальцем сам собой устремляется взгляд. Ни фига себе, доходит до меня внезапно – а плющит-то уже совсем конкретно.

Надо что-то менять.

– О!

И тут же замолкаю. Мысль теряется.

Хихикаю – про себя, естественно. Надо б, думаю, закурить.

– Что «о»? – наконец не выдерживает Главный.

Я тем временем, решив для себя трудную дилемму, что сделать сначала: нарезать дорогу или выкурить сигарету, все-таки пока закуриваю. Потом откладываю зажженную сигарету в сторону и