Вещи мертвого человека - Дмитрий Валерьянович Лекух

У нашего коллеги Вилена, конечно, весьма своеобразное представление о человеческой порядочности. Но не отнимешь – оно у него все-таки есть. Как и весьма необычное для наших мест чувство собственного достоинства. Вот как его гордо носить, несмотря на репутацию унылого дрочера, тихушника, наушника и штатного стукача?

Я, право, не знаю.

Но у Вилена как-то получалось. По-моему, ему даже нравилось…

Да и хрен, собственно, с ним.

Пока вещал Николаич. И, учитывая профессиональную военкорскую осторожность, это был, откровенно говоря, довольно хреновый симптом.

Солдаты, как известно, не бастуют. Но если они начинают резать правду-матку – сливай воду, туши печку и гаси свет…

– Понимаешь, Глеб, – говорит. – Я догадываюсь, что в стране у нас сейчас все довольно хреново. Кризис в этом виноват, шмизис – вот вообще ни разу не важно. В нашей профессии тем более. Точнее – не понимаю, а понимал. Потому что даже я ни хрена не догадывался, насколько оно пиздец.

Я только вздыхаю. Вот ведь, мать вашу.

Ну вот почему каждый раз одно, сука, и то же?

И почему обязательно со мной эта херня, с такой пугающей регулярностью, происходит-то?

Я что, мама, простите, чья?

Или, не приведи господи, опекун?!

С этими-то все предельно понятно. Солдаты не только родной редакции. Но и патриоты.

Несмотря на очевидные минусы.

Адепты родного государства, воины, мать их, России-матушки, вечно у них душа за родное государство болит.

Нет, я, в общем-то, все понимаю.

И даже в чем-то солидарен.

Но…

– Что ты имеешь в виду? – интересуюсь.

Будто мне это действительно интересно. Я уже, в общем, почти дословно знаю, что именно он будет мне сейчас говорить.

Тоже мне, бином Ньютона.

Если песня началась с этого куплета – ее содержание мне давно и полностью понятно.

Сам такой.

На самом деле, уже мучительно хочется разнюхаться. Вот ведь блин – опять зачем-то сорвался, поддался искушению, до добра это точно не доведет.

И закурить.

Но приходится глотать теплый виски и слушать Николаича – я его, кстати, действительно по-настоящему уважаю.

Одного из немногих.

Хоть и – ну совершенно, без вариантов – не друзья.

Глава 30. Все, что ни делается, к лучшему

Потом, сколько ни вспоминал этот разговор – так и не смог вспомнить.

Неудивительно.

Так пить совершенно точно нельзя. Ни при каких обстоятельствах. И уж тем более – при таких.

Но кое-что в памяти восстановил.

– Понимаешь, – очень спокойно докладывал опытный, битый и осторожный, как старый лис, военкор Николаич, – что-то неладное у нас тут происходит. И в родной стране, и в родной редакции. Если я, нормальный, в принципе, и вполне способный быть успешным не только в военной журналистике человек… семейный, сука, и с двумя высшими образованиями, с удовольствием уезжаю от вас к ебаной матери на войну – это как, нормально? Нет, это нормально, Глеб? Я тебя, сука, кажется, спрашиваю! И сам отвечаю: нет. Это ненормально. Это насколько ж мы тут все неправильно с вами живем, если даже на войне, которая, по определению, сука, кровища и грязь, люди живут лучше, чище и правильнее?!

Тру глаза.

То ли выпил Николаич лишнего – думаю, что вряд ли, он за собой очень, очень внимательно следит, в его профессии это важно, – то ли реально допекло.

И скорее второе.

Вот только что именно допекло?

Все же, в принципе, как всегда.

Рутина…

– И что предлагаешь? – это уже Никитос.

Он как раз человек предельно конкретный. Вот не могу сказать, что люблю.

Я, как справедливо говорил Дед, жену свою люблю и Родину, а для нормального мужика этого вполне достаточно.

Но уважаю.

Никита у нас – человек, наверное, с некоторой гнильцой, так о нем многие «в цеху» говорят. Так и кто здесь без греха, с таким-то, господи прости, ремеслом в анамнезе? Понятие «второй древнейшей» хоть в последнее время всеми сторонами и замалчивается, но его никто так-то пока не отменял.

Скорее, наоборот.

В телевизоре, да и в журналистике вообще, особенно на топовом уровне, как и в десанте, святые сейчас принципиально не выживают.

Был Ассандж, и того посадили.

Да и не берут святых в эти профессии. Нечего им, святошам, у нас, в нашем родимом и любимом блестяще иллюминированном аду, делать.

Под нашими, мать их боком, софитами.

У Никитоса есть другое преимущество – он человек, в общем, удивительно цельный. Без всяких таких дурацких душевных рефлексий. И, если чего решил – выпьет обязательно.

Решил – значит, решил…

У меня так не получается, к примеру: где-нибудь накосячишь, потом изводишь себя неделями. В самом прямом смысле, даже ночами не спишь.

Ворочаешься.

Потребление алкоголя, опять-таки, увеличиваешь совсем не по-детски на душу населения в нашем богоспасаемом отечестве.

А толку? Можно подумать, хотя бы кто оценил…

Вот Никите в этом смысле с характером очень даже повезло. Решил – значит, сделал. Накосячил – если смог, исправил.

Нет – просто «забыл».

Наглухо.

Реально, кстати, забыл – просто вычеркнул из жизни. Не было ничего, типа. Он только на моей памяти так несколько раз делал. И – никаких рефлексий. Поливай в глаза – скажет, что это была самая настоящая боженькина роса.

Молодец…

– Предлагать, – морщится «бог войны», глядя в очередной опустевший и уже подсыхающий стакан, – это не мое дело. Мое дело – фиксировать происходящее на пленку и давать максимально точную информацию с той стороны фронта, по которую я сей момент нахожусь. Это, вообще-то, основа моего ремесла, если кто не понимает. А когда я возвращаюсь в Москву, то я вообще перестаю понимать, где тут линия фронта: одна, сука, сплошная партизанщина да оргия тыловых крыс…

– А еще – все пидарасы! – бьет по столу кулаком Володя из «Коммерсанта».

Он уже настолько пьян, что странно даже, как его язык сумел это проговорить.

Посуда частично падает. Частично подхватывается.

Частично валится на пол.

Кто-то вскакивает.

Кто-то орет «бля».

– Не, – смотрит на бузотера с презрением военкор Николаич. – Нормальный парень, в принципе. Но не орел. Рано тебе, пожалуй, из вашей либеральной помойки переходить в приличное СМИ…

Я поднимаю руку.

– Спокойно, – говорю. – Все, что ни делается, к лучшему. А у меня сегодня как раз есть один небольшой повод к проставе.

Народ заинтересованно шумит.

Достаю бумажник, отсчитываю три по пять.

– Девочка, – говорю подбежавшей официантке. – Прибери тут слегонца. А нам принеси пару-тройку бутылок хорошей водки. Водички минеральной и апельсинового сока для запивки. Денег хватит?

Та кивает, потом упирается взглядом в светящийся