Лица войны - Владимир Александрович Рыжков

Писал Гельфанд постоянно. Была ситуация, когда падают снаряды, а он сидит пишет. Это трудно себе представить. У него удивительная была черта – он вообще не боялся смерти, он не верил, что с ним это может произойти. Он единственный раз был ранен, и то сравнительно легко, – в палец, и у него образовался панариций, поскольку тогда не было антибиотиков, и он попал в госпиталь.

Мы знаем героическую историю войны, но мы очень мало знаем повседневность.

В своем дневнике Гельфанд описывает сцену с девушкой, с санинструктором, когда начинается обстрел, и он галантно уступает ей свой окоп. И именно в этот окоп попадает снаряд. Девушку похоронили, он заставил солдат поставить ей памятный знак.

Текст книги абсолютно достоверный с точки зрения людей, названий населенных пунктов, он даже погоду описывает ту, которая была. Разумеется, человек писал, когда он находился там. Иногда он записывал если не в тот же день, то на следующий. Были моменты, когда он теряет счет дням. Идут непрерывные бои, и он пишет: «Думаю, что это такое-то число». Очень интересно описывает армию, что там царит постоянная какая-то анархия. Время от времени какой-то порядок устанавливается, он все время жалеет, что товарищ Сталин многого не знает.

Но самое интересное, когда он описывает, как попадает на краткосрочные командирские курсы, получает звание лейтенанта и выпускает там стенгазету. И он пишет ее тем языком, каким положено. При этом никто там вообще писать не хочет.

Тогда он просто пишет тексты от имени разных курсантов, подписанные их именами. Потом он рассказывает об этом в своем дневнике.

Был любопытный момент: с ним однажды поселился политрук, и вдруг тон дневника изменился. Он пишет: «Как я счастлив, что со мной живет политрук, он мне объяснил, как надо вести дневник». А когда политрук съехал, он написал: «Теперь я не пишу эти глупости – пишу, как надо. Какое счастье, что наконец избавился от политрука». Начинается нормальный язык.

Это исключительно важный исторический источник, который показывает, как все было на самом деле.

Гельфанд сам – убежденный сталинист. И после войны он пишет: «Сталин – мое солнце». У него были такие тексты. То есть это абсолютно советский человек, и поэтому он ничего не боится. Конечно, если бы его дневник попал куда надо, то плохо бы ему тогда пришлось.

Когда он был на гражданке, есть его фотография: он лазил по каким-то столбам. И по одной из версий, он пошел добровольно на фронт, поскольку он хотел стать героем. Он так и пишет: «Наконец начнется жизнь – полная приключений, подвигов, я всем все докажу». И когда он оказывается реально на фронте, приключений, конечно, много. Но это выглядит совсем иначе, чем он представлял в своих мечтах.

Гельфанд родился при советской власти, вырос при советской власти, он никакой другой власти не знает, он в нее свято верит – такой идеальный советский человек. Что бы ни происходило, он все равно считает, что в газете напишут правильно. И при этом в силу своей искренности, наивности – он пишет о том, что видит.

Очень интересно пишет о настроениях гражданского населения. Есть любопытные вещи: из госпиталя люди добирались сами до своих частей или до места формирования, там не было транспорта, шли пешком. Выписали, вот тебе направление, вот ты должен туда-то прибыть такого-то числа. Причем надо добывать какое-то пропитание по дороге, потому что питательных пунктов или нет, или, если есть, там уже нет еды. В общем, были всякие сложности. Он буквально занимается попрошайничеством. Население нищенствует, самим есть нечего, а тут эти солдаты, которые им уже надоели, потому что постоянно что-то просят. Когда это читаешь – с точки зрения современного человека, выглядит чудовищно.

Но это реалии того времени. СССР был очень бедной страной, воюющий с промышленной державой.

Гельфанд разное видел в Польше, в Германии, где народ жил по-другому, дороги у них, например, лучше. «Но войну-то выиграли мы, мы победители, значит, у нас лучше», – думали многие.

И потом, Германия же была в развалинах. С одной стороны, материальная культура немцев, конечно, не может на него не произвести впечатления, с другой, он считает, что немцы вообще примитивные, культура у них очень низкая. Он пишет, что в трамвае ни у кого серьезной книжки не увидишь, Гете или Шиллера, например.

Он любил картины, которые можно было купить в Германии. Это не те трофеи, не мародерство, советские солдаты, офицеры получали денежное довольствие. Главное – у них была еда. Он был завсегдатаем черного рынка, где можно было выменять всякие вещи.

На фронте, при поражении или отступлении, он пишет свой дневник и все время пытается понять, почему это происходит. Причину видит в неорганизованности, командиры могут просто уехать, все бросив. Он находится на сборном пункте, и непонятно, чем там это все кончится и куда его пошлют. Но он предпочел убежать. Добрался как-то до своего соединения и продолжил службу. Но в дневнике есть лакуны за какие-то периоды, месяца примерно три, там не сохранилось записей. То ли они пропали. А в какие-то дни он, видимо, не имел возможности писать. Иногда это записи за несколько дней задним числом.

Он писал на чем угодно, что было под рукой, так как был страшный дефицит бумаги. Большую часть он возил постоянно с собой.

Какое-то недолгое время он служил в Берлине, занимался тем, что отбирал книги из одной германской библиотеки для отправки в Советский Союз. И он страшно этим возмущался: «А как же германский рабочий класс? По каким книгам он будет учиться?» За это его отправили в итоге в какую-то автомобильную часть. Вот такие советские мозги, которые думали про немецких рабочих.

Есть интересная сцена. Когда они вошли в Германию, начали просто все уничтожать, крушить, жечь – ненависть была невероятная. Потом началось мародерство. Это было санкционировано сверху, по сути. Был приказ о посылках: солдаты могут отправлять трофеи по 5 килограммов, а офицеры – 10 килограммов. И вот один из командиров той роты, в которой он служит, пытается разбить бюсты Гете и Шиллера. И Гельфанд говорит: «Я даже не мог видеть это варварство». Он отнял у него эти бюсты, завернул в тряпочку, где-то спрятал. Не позволил.

Он был очень начитанным человеком с возвышенными запросами, хоть и без высшего образования.

Среди огромного количества бумаг, которые остались после его ранней смерти – он умер в 60 лет, художественного текста не осталось. Он