Искупление - Элис МакДермотт

Мы касались друг друга локтями, бедрами.

– Я хочу выторговать для Фан пять тысяч долларов, – сказала Шарлин.

Теперь в ее очках отражалось мое собственное рыбье изумление.

Этих денег хватит и на ателье, и на то, чтобы прокормить детей и родителей мужа. Они обеспечат будущее для всей семьи.

– Фан очень предприимчивая женщина. Она не просто портниха, как Лили, она более напористая, практичная. Уж она-то сможет развивать свое дело, если эта страна когда-нибудь придет в порядок. Она с умом потратит эти пять тысяч.

Я глотнула воздуха все с тем же рыбьим изумлением наших соотечественниц-пловчих. Сказала что-то вроде «Ты шутишь».

Она сняла очки и пристроила их на голове, и на секунду ее зеленые глаза показались мне такими же зеркальными, как черные стекла. Она одарила меня улыбкой из серии «Как это в твоем духе!».

По ту сторону бассейна горстка детей играли в игру – искали спрятанное среди шезлонгов «сокровище», а стройная американская старшеклассница выкрикивала их имена и сообщала «холодно» или «горячо». С минуту мы молча смотрели на них. Я чувствовала растущее нетерпение Шарлин, словно она излучала его всем телом.

– Слушай, – сказала она наконец, – не такая уж это и редкость. Знаешь, сколько нам пришлось выложить за ребенка Роберты? Щедрое пожертвование в приют, в церковь, власть имущим за бумажную работу. Всем, кто был причастен к усыновлению, позолотили ручку. Все что-нибудь получили. Все, кроме матери, разумеется, которая выносила и родила ребенка, сделала всю работу.

Она уселась поудобнее на мокром бортике, поболтала в воде своими красивыми ножками. Вздернула блестящие веснушчатые плечи.

– Пять тысяч – вполне разумная сумма. Ты так не думаешь?

Со стороны детей донесся радостный возглас: «сокровище» было найдено. Если честно, я не знала, что и думать. Шарлин говорила о торговле младенцами.

Любые соображения усложняла (оглядываясь назад, я бы сказала – затмевала) жгучая зависть, поглотившая меня при мысли о том, сколько времени она провела с полковником из джунглей. Как хорошо служит ей тело.

– А что думает он?

Шарлин не нужно было спрашивать, кого я имею в виду.

– Он думает, что это возможно. Если младенец будет безупречен.

Я почувствовала смутное отвращение – наверное, во мне заговорила христианская мораль.

– А у вас не будет неприятностей? Если пойдут слухи?

Прищурив глаза, она смотрела на детей по другую сторону бассейна. Теперь они рядком сидели на корточках, склонив мокрые головы и закрыв лица ладонями. Они дружно считали тоненькими задыхающимися голосами, а стройная няня ходила между шезлонгов, подыскивая новое место для тайника.

– Возможно, – равнодушно ответила Шарлин. – Хотя в каком-то смысле это даже будет хорошо. Если пойдут слухи.

Я не видела ее лица, но слышала (фраза из нашей молодости), как крутятся шестеренки у нее в голове.

– Если правильно все устроить, – продолжала она, – можно делать подобные предложения и другим женщинам. Платить им аванс, чтобы они могли позаботиться о себе в последние месяцы беременности и о младенце после родов. Отличный стимул. Матери получают щедрое вознаграждение, а мы – здоровых детей. С более высокой номинальной стоимостью.

– Ты говоришь о торговле младенцами, – сказала я.

Шарлин повернулась ко мне со своим фирменным непроизвольным смешком. Сняла очки с головы и водрузила на нос, но наши лица были так близко, что я знала: она смотрит мне в глаза.

– Вовсе нет, – ответила она со своей обычной невозмутимостью. – Я говорю о том, чтобы повысить их стоимость. Стоимость младенцев, детей, матерей. – Она скорчила гримасу, давая понять, что оказывает мне великую честь, объясняя такие очевидные вещи. – На улицах этого города, Триша, в приютах и больницах не было бы столько бездомных, истощенных детей, если бы люди считали, что они хоть чего-то стоят. – На секунду ее тонкие губы презрительно скривились. – Представь, что каждый уличный попрошайка, каждый сирота, каждый младенец, которого нам протягивает отчаявшаяся мать, – это фотоаппарат «Хассельблад», бутылка «Джонни Уокера», «Ролекс», платье от «Диор». – Она улыбнулась, в восторге от своего остроумия. – Думаешь, такие дорогие товары оставили бы мокнуть под дождем в парке? Отправили бы с глаз долой в убогое госучреждение?

Шарлин завела руку за спину, выставив вперед подтянутый живот и маленькую упругую грудь.

– Присвоенная стоимость, Триша, вот что важнее всего. Как, по-твоему, нам удается продавать наших нелепых кукол по двадцать пять баксов за штуку?

Наверное, во мне заговорила Стелла, потому что мне захотелось ответить: «Хозяйки борделей присваивают стоимость, Шарлин». Или, может: «Сутенеры присваивают стоимость».

Но я не была Стеллой. И никогда прежде не произносила такого вслух.

– Как-то это неправильно, – вот все, что я смогла прошептать.

Шарлин поджала губы, и ее лицо в больших темных очках приняло выражение задумчивой жалости. Она скользнула рукой вдоль моей руки – ее бедра вровень с моими – и притянула к себе мою ладонь. Разгладила отпечаток бетонного бортика у меня на коже.

– Чего я только не предлагала, Триша. Там, в машине, когда думала, что близнецы в кинотеатре. Моя жизнь в обмен на их жизни, первая и самая простая из жертв. Забери меня, но их спаси.

Она не встречалась со мной взглядом, лишь водила пальцем по моей ладони.

– На такую жертву пойдет любая мать. Когда у тебя будет свой ребенок, ты поймешь. Твоя жизнь в обмен на его жизнь, твое счастье в обмен на его счастье. Ты не раздумываешь. Это инстинкт. Мать вытерпит любую боль, любую потерю ради благополучия ребенка.

Она сжала мою руку.

– Женщины в этой стране – да и у нас тоже, посмотрим правде в глаза, это случается и у нас – принимают такое решение каждый день. Оставляют детей у дверей приютов. Отдают на усыновление. Протягивают их нам, американкам, идущим на ланч. Ты это знаешь, Триша. Они готовы разбить себе сердце, если это спасет их ребенку жизнь. Как и любая мать. – Она положила мою руку обратно на бетонный бортик, поправила очки на переносице. – Я просто хочу, чтобы они получали за это деньги.

Не знаю, был ли тут умысел, но стоило ей сказать одну простую фразу: «Когда у тебя будет свой ребенок, ты поймешь», и от моего неодобрения, беспокойства и даже зависти не осталось и следа.

Она оживила мою самую заветную мечту. Свой ребенок – этот образ затмил любые сомнения и моральные соображения. Я была так обезоружена, так зачарована той легкостью, с какой она извлекла его на свет, что сначала не поняла, почему она вдруг поежилась.

Со всех сторон