Искупление - Элис МакДермотт

Должно быть почувствовав его неприязнь, мы погрузились в молчание, но вскоре он сам же его прервал: не спуская глаз с дороги, стал неспешно рассказывать о вооруженном налете, произошедшем несколько недель тому назад. Назвал место, какая-то деревня к западу отсюда. Он видел лишь последствия – то, как все выглядело дни спустя.

Полковник покачал головой и рассмеялся:

– Жуткое зрелище. Будто кто-то бросил ящик динамита в лавку мясника.

Поначалу, в спускающихся сумерках, он и правда подумал, что набрел на скотобойню, устроенную на узкой поляне посреди джунглей. Запах протухшего мяса, кости с ошметками плоти, бурая кровь, запекшаяся, как грязь, кровь, неотличимая от грязи. Стадо маленьких и среднего размера животных, подумал он, неряшливо разделанных, разделанных в исступлении. Их выдали клочья одежды. Еще до того, как все окончательно прояснил вид раскроенных черепов и раздутых лиц. Все-таки люди.

– Вы, дамы, это оцените, – сказал полковник. – Именно одежда делала их людьми. – Он помедлил, смакуя шутку. – Мужчинами, женщинами, детьми.

Шарлин, сидевшая рядом со мной, сделала глубокий вдох, переваривая оскорбление (если это было оно). Уничижительную ремарку, напоминание о нашей незначительности. О том, как глупы наши попытки помочь. Большой и безымянный пальцы ее руки беспокойно терлись друг о друга поверх зеленой армейской формы, но на этот раз она не склонила голову в притворной покорности. Она неотрывно смотрела на него, на его профиль, но он по-прежнему не сводил глаз с дороги. С того участка, который виднелся и нам сквозь приоткрытый полог. Если бы в руке у Шарлин была сигарета, она наверняка затушила бы ее об его лицо.

– Как это ужасно, – сказала я, полагая, что кто-то должен что-то сказать. Шарлин уставилась на меня. Должно быть, ее удивил мой тон. Вежливо любопытный, как у матроны из Маклейна, разряжающей обстановку на званом ужине. – Кто были эти люди? – спросила я.

Дождь зарядил с новой силой. Полковник пожал плечами:

– Невинные.

Мы отвернулись от него, все трое.

Вода стекала по брезентовым стенкам, скапливаясь на полу. Впервые за все время, что я провела во Вьетнаме, пришла прохлада. После месяцев нескончаемой жары это должно было принести облегчение. Но почему-то не принесло.

– Бедный Уолли, – прошептала я на ухо Шарлин. – Мотается в такую погоду.

Но Шарлин сидела, опустив взгляд на ладони. Повисло долгое молчание.

Наконец она сказала:

– Полковник, полезайте под крышу, – бойко и авторитетно, тоном школьной кастелянши. Чего бы он ни добивался своими грубостями, своим пренебрежением, все его усилия, ясно давал понять ее тон, напрасны.

Тут открылась водительская дверь – мы с Лили подпрыгнули, – и на сиденье проскользнул Доминик, промокший насквозь. Он отряхнул бейсболку и улыбнулся:

– Обычно, прежде чем стать лучше, все становится хуже. – Затем потянулся к пассажирской двери и опустил окно, чтобы хоть что-то было видно.

Полковник тоже забрался внутрь – теперь он сидел на узкой скамейке и, придерживая винтовкой край полога, по-прежнему наблюдал за дорогой. Запах пота, костра, промокших кожаных ботинок. Он занимал столько места. Мы с Лили и Шарлин еще плотнее прижались друг к другу. Поднялся ветер, и дождь хлестал то с одной стороны, то с другой, словно пытаясь найти лазейку. Несколько минут подряд заливало сквозь полог, и мы с Шарлин сильно промокли. Черный ствол винтовки влажно поблескивал. Я представила, что будет, если машину смоет. Куда уж хуже?

Долгое время все молча слушали раскаты грома. Сначала я уверяла себя, что в такую погоду угроза невелика. Даже вьетконговские партизаны не станут выходить на дорогу, где в них может ударить молния, только чтобы обследовать застрявший в грязи джип. Тем более с красным крестом. Символом добрых дел.

А потом я вспомнила американского санитара, которого убили в Сайгоне перед самым нашим приездом. Убили, подкинув ему в рикшу гранату. Я вообразила, как граната залетает к нам в кузов. Закатывается под машину. В такой темени красный крест на брезенте ничего не значит. К тому же откуда этим вьетконговцам знать, что другие вьетконговцы пользуются американскими медикаментами, которые Уолли всегда оставляет у добрых монашек, не поддерживающих ни одну из сторон?

Я подумала о Питере, заново представила мрачную поездку отца в Айдлуайлд за моими останками. Подумала о тебе, Рейни, и о твоих братьях, оставшихся без матери. О сестре Лили, дожидающейся ее возвращения. О бедных прокаженных, ждущих, когда им привезут красивые наряды, об их радостном предвкушении. Интересно, долго ли нас будут искать?

Я подумала о жене Доминика и его новорожденной дочке. Долго ли будут искать его?

Закрыв глаза и склонив голову, я попыталась помолиться: как еще подготовиться к тому, что не можешь контролировать? Лили прижала к себе мою руку, как прижимала руку сестры пару часов назад – казалось, это было в другой жизни.

Стемнело еще не до конца, но даже сквозь закрытые веки я ощущала, как меняется свет: янтарный, затем коричневый, затем обволакивающий серый. Перед глазами всплывали лица, которые я видела в лепрозории. Язвы, изуродованные конечности, безносая впадина над смеющимся ртом.

Отвращение, которое я усмиряла весь день, держала в клетке под ребрами, приглушенное, придушенное попыткой к состраданию, к улыбчивому, слабоумному сочувствию, вырвалось на волю. Расползлось по груди, подкатило к горлу. Я рисковала жизнью, своим счастливым будущим ради этих мерзких, безнадежных существ.

Я снова увидела безобразное лицо ее сестры. Вспомнила, как они вдвоем – милая Лили и этот монстр – сидели бок о бок на застеленной кровати. На чьем-то смертном одре. Ужасная смерть, приходящая только после невыносимой боли. Всепоглощающая буря. Тело в хаосе.

Я высвободила руку. Обхватила себя за плечи. Шарлин наклонилась вперед, локти на коленях, бедро касается моего, и под нелепым, чужим нарядом по коже у меня пробежали мурашки. Прилив тошноты, отвращения. «Инфекция, – вертелось у меня в голове. – Зараза. Уродство».

В моем воображении возникли изувеченные тела на поляне. Именно одежда делала их людьми, сказал он. Умно. И, надо признать, забавно. Странным образом эти размышления меня успокоили. Мужчины, женщины, дети. Похожие на стадо животных – плоть, и кровь, и кости, – но все-таки люди.

Что мы делали с этими бедными глупцами, как не снимали мерки для саванов? Да и сами мы глупцы, раз подвергли себя опасности ради того, чтобы нарядить мертвых и умирающих.

Я представила страницы своего блокнота, имена прокаженных, которые записывала с ошибками, на слух, жестокие прозвища, которые им давала, а следом – параметры, аккуратно измеренные Лили: рост, длина рукава, обхват плеч, груди и талии. Двух одинаковых фигур