Искупление - Элис МакДермотт

Доминик и Уолли едва перекинулись парой слов. Мне запомнился рев мотора, запах гари, влажный, горячий воздух.

Я взглянула на полковника: голова запрокинута, рот приоткрыт, одна рука ладонью кверху лежит на скамейке, другая сползла в район паха. Эта разнузданная поза, раздвинутые ноги – он и правда был дикарем. Из тех мужчин, подумала я, которыми управляют животные потребности. Все утро он спал, затем наелся до отвала, поглазел на особей женского пола, опорожнил кишечник и теперь снова уснул.

И все же, напомнила я себе (думаю, после дня добрых дел я и к нему старалась относиться добрее), он здесь один. Один разъезжает по деревням на своем черном велосипеде, помогая местным.

Какое-то время мы ехали молча. Лили и Шарлин закрыли глаза, а я свои лишь прикрыла, сквозь щелочки наблюдая за полковником, который спал сном изнуренных.

Он по-прежнему вызывал неприязнь – само его присутствие скрадывало удовольствие от наших трудов, – но мне вдруг пришло в голову, что, возможно, этот отталкивающий эффект происходил от чего-то вопиюще, неуютно благородного. Возможно, он намеренно отвергал условности, чтобы себя упростить. Сбросил оковы вежливости, которые ограничивали всех нас, чтобы полностью посвятить себя примитивным, физическим, животным потребностям тех, кто здесь жил. Тех, кто страдал.

Вот что значит не отвернуться.

Дорога стала ухабистой, нас мотало туда-сюда, приходилось за что-нибудь держаться. Полковник уже не спал. Одной рукой я ухватилась за его вытянутую ногу, другой – за плечо Лили. Я боялась выпасть из кузова. Шарлин ударилась головой о балку и издала возмущенное «Ай!».

Доминик крикнул:

– Простите, народ!

– Все целы? – спросил Уолли.

Полковник, уже стряхнувший последние остатки сна, смотрел – точнее, щурился – на уходящую вдаль дорогу. Я говорю «щурился», потому что вокруг стоял полумрак. Нас снова догнал ливень, и в моей памяти эти два явления – ливень и ухабистый участок дороги – неразрывно связаны, словно одно было вызвано другим. Потоки воды обрушивались на брезентовую крышу, заглушая наши голоса.

Доминик переключил передачу и сбавил скорость: колеи развезло. Я вдруг поняла, что перестала ориентироваться во времени. Полумрак наступил из-за того, что небо затянули тучи, или мы так сильно задержались? Во мне зарождался бессознательный страх, вызванный гулом дождя (это крещендо грозило перерасти во что-то разрушительное, всепоглощающее), и другой страх, осознанный, что мы вернемся в Сайгон слишком поздно, что Питер будет меня искать, заедет к Шарлин, поговорит с Кентом.

Доминик снова переключил передачу, выкрутил руль, но джип заскользил по грязи и остановился. Грохот дождя стал оглушительным. Я не слышала звука мотора, когда Доминик попытался его завести. Не слышала слов, которыми он перекидывался с Уолли. Полковник поджал свои пухлые губы. Шарлин наклонилась к Уолли. Лили бросила на меня взгляд. На ее лице отражалось мое собственное волнение.

Как только ливень немного поутих, Доминик и Уолли вышли из машины. Открыли капот. Полковник неохотно поднялся с места и полез к выходу, опершись ладонью о мое колено.

Дальше последовала классическая сцена с мужчинами у заглохшей машины. Она могла бы разворачиваться на любой обочине. Мужчины смотрели и совещались, затем Доминик сел за руль и снова попытался завести мотор. Ничего. Не раздалось даже изможденного металлического чиха. Лишь скрежет ключа зажигания и тишина. Двигатель будто испарился. Наконец они захлопнули капот.

Мы, три женщины, сидели и ждали, как нам и было положено, – во всяком случае, в те времена. Доверчиво и беспомощно. Мир автомеханики был исключительно мужским.

Сквозь мутное от дождя лобовое стекло было видно, как они что-то обсуждают. Затем Доминик обошел машину и заглянул к нам.

– Простите, дамы, – сказал он. Вода стекала с козырька бейсболки ему на грудь. – Чертова штуковина испустила последний вздох. Мы милях в десяти от аэропорта. Лейтенант Уэлти поедет туда на велосипеде. Он, оказывается, велогонщик. А я и не знал. Человек многих талантов. – Доминик рассмеялся. – Он добудет нам новую машину. Это не займет много времени.

Доминик забрался в кузов и стал протискиваться к черному велосипеду. Одежда на нем почти вся промокла. Повозившись, он высвободил велосипед, закрепленный за передними сиденьями, поднял его над нашими коленями и стал пробираться к выходу, бормоча: «Простите», «Осторожно», «Пардон».

Как только он вылез, Шарлин последовала за ним. Дождь уже не хлестал с такой силой. Полковник принялся объяснять доктору Уэлти премудрости обращения с ненадежным механизмом, Уолли кивал, двигая велосипед вперед-назад, будто уже стал его хозяином, уже знал все, что полагается знать. Уперев руки в бока, Шарлин молча наблюдала за ними. Наконец полковник пожал Уолли руку. Доминик отсалютовал. Затем полковник и Доминик обогнули машину и встали у водительской двери. Полковник высился над Домиником, что-то ему втолковывая. Тот кивал, поглядывая по сторонам.

Уолли теперь разговаривал с Шарлин. Прислонив велосипед к бедру, он придерживал его за руль, как подросток на улице Йонкерса. Он склонился к ней. Беседовали они спокойно, без спешки, без намека на критичность нашего положения. Уолли даже улыбался. Затем Шарлин приложила ладонь к его щеке, а он – к ее. Она подняла лицо, и они начали целоваться.

Спустя несколько долгих мгновений она отступила; он встряхнул велосипед, сел в седло, оттолкнулся и поехал по размытой дороге. Обернувшись, чтобы посмотреть на него сквозь лобовое стекло, я поймала взгляд Лили. Она улыбнулась. Она тоже все видела.

Шарлин залезла в кузов и села рядом со мной. Бедро к бедру. Она потрепала меня по коленке, а потом, к моему удивлению, приобняла за плечи.

По-матерински.

– Не переживай, – сказала она, будто они с Лили договорились меня подбадривать. – С ним все будет в порядке. Надеюсь только, ему не попадет за то, что он взял нас с собой.

* * *

Взглянув на полковника и Доминика, я поняла, что они пришли к соглашению: у каждого под мышкой была винтовка. Доминик примостился на краю капота. Полковник устроился на полу кузова, у полога, одна нога согнута, другая свисает наружу. Приклад винтовки упирался ему в бедро. Корпусом он был повернут к Шарлин, но смотрел на дорогу, пролегавшую между темнеющим лесом и широким рисовым полем. По брезентовой крыше снова застучал дождь, но в наползающих сумерках его не было видно.

– Нам стоит волноваться? – спросила Шарлин.

Полковник долго не отвечал, а потом, не поворачивая головы, произнес:

– Какой смысл?

Разговаривал он уже не так учтиво и дружелюбно. С легкой насмешкой или, даже не знаю, пренебрежением. Словно теперь, когда доктор Уэлти – его ровня – уехал, можно было свободно выказывать нам свое презрение. Я и в более светской обстановке