Искупление - Элис МакДермотт

Я сказала, что понимаю.

Он провел пальцами по заплесневелому кресту, и мне снова вспомнился бледный торс, перепачканный в грязи. «А вдруг это чумазый полковник нарушил всеобщий покой?» – подумала я.

Но вслух не сказала. Не хотелось лишний раз о нем упоминать.

Бодрым голосом я предложила Доминику спуститься со мной к воде. Помочить ноги.

Он покачал головой, по-братски положил руку мне на плечо. Сказал, что это плохая идея.

– За нами наверняка наблюдают вьетконговцы. Как только стемнеет, они сюда придут. Посмотреть, что мы им оставили. Я имею в виду припасы, медикаменты. Они всегда так делают. – Он улыбнулся. – Сестры ведь никого не поддерживают.

– Правда? – взволнованно прошептала я.

Доминик похлопал меня по плечу, запросто извиняя мою наивность. Объяснил, что монашки лечат всех больных и раненых вьетконговцев, которые к ним приходят.

– А что им еще делать? – спросил он. С другой стороны, сестры укрывают мальчишек из соседних деревень, чтобы вьетконговцы не похитили их во время рейдов. – Чтобы их не «призвали» в армию Хо Ши Мина, – добавил он.

Монашки селят у себя здоровых мальчишек, таких как наши сегодняшние официанты, пояснил Доминик, и вьетконговцы думают, что они прокаженные и что их нельзя трогать.

– Дети – или, скорее, их родители – думают, что уж лучше им рискнуть и пожить среди прокаженных, чем попасть в лапы к коммунистам. – Он рассмеялся. – Как говорится, лучше быть мертвым, чем красным, правда?

Тут же в голубых глазах тень раскаяния, словно этой шуткой он сам себя разочаровал.

– Что поделаешь? В таком мире мы живем. – Он пожал плечами. – Сестры никого не поддерживают. (Пауза, улыбка.) Точнее, они поддерживают всех и сразу, а это куда запутаннее.

Подул легкий ветерок, посыпались брызги с ветвей над головой. Впервые за весь день мне стало по-настоящему страшно. За свою жизнь.

– Мы сейчас в безопасности? – спросила я.

В тот момент мое ощущение собственной глупости (зачем я так рисковала ради короткого приключения?) было лишь зачатком того вздымающегося, колотящегося чувства, которое будет преследовать меня вечером и в последующие дни. В те годы я была очень наивной.

Я сказала, что чувствую себя полной дурой. Как будто приехала на пикник на минном поле.

Доминик замотал головой:

– Нет-нет-нет. Вы, дамы, просто молодцы. Честное слово. Прямо что-то библейское.

И он заговорил с тягучим джазовым акцентом парня из гетто / фермера с Юга / Элвиса, помноженного на Сэмми Дэвиса-младшего, который в те дни перенимали все молодые солдаты, где бы они ни родились.

– Иисус, он же исцелил прокаженных, но вы мне скажите – удалось ли ему их рассмешить?

Мы вернулись к знакомым ролям брата и сестры.

– Вы, дамы, рассмешили прокаженных. Прокаженных. Мы все это слышали. Смеющиеся прокаженные. Господи. – Он покачал головой. – Да за это медали надо вручать. От Ватикана. От Альберта Швейцера[54]. Это ж, блин, настоящее чудо.

* * *

Когда мы шли обратно по тропинке, я спросила, сколько ему осталось служить. Кажется, он ответил, что еще семь месяцев. Приедет домой, а дочке уже почти год.

Как бывшая воспитательница, я заверила его, что ничего важного он не упустит, дети становятся интересными, только когда начинают говорить.

Наверное, я пыталась сымитировать авторитетность Шарлин, чтобы компенсировать свои глупые пляжные фантазии в духе «Гиджет на Южно-Китайском море»[55].

А может, это была попытка высвободить зависть, засевшую у меня внутри, – зависть к той жизни, которая ждала его дома.

* * *

Шарлин приветствовала нас словами:

– А вот и они. – Затем повернулась к Уолли: – Я же говорила, что их потянет в часовню. Как пчел на мед.

Уолли улыбнулся, но было видно, что он уже готов к отъезду. Ящик с медикаментами был закрыт и прислонен к стене дома. Уолли сказал, что заберет его в следующий раз, иначе в машине не хватит места для велосипеда полковника.

Лили стояла под руку с двоюродной сестрой и плакала, утирая слезы тыльной стороной ладони. Наши маленькие добрые дела принесли удивительно много слез.

– Ты еще вернешься, – сказала Шарлин и, взяв Лили под локоть, повела к машине.

Сестра цеплялась за Лили до последнего, пока та не забралась внутрь; за этой сценой молча наблюдал Доминик, самый грустный в мире лакей.

На прощанье сестра протянула к Лили свои культи, как утром, когда мы приехали, только теперь бинты на них были свежие и чистые.

– Мы все очень скоро вернемся, – сказал Доминик и нерешительно прибавил: – À bientôt[56].

Мы с Шарлин поблагодарили монахинь и вслед за Лили забрались в жаркий полумрак кузова. Я подсела к Лили, приобняла ее за плечи и прошептала: «Все будет хорошо». Она кивнула, но тут же закрыла лицо руками.

Я взглянула на Шарлин. Она покачала головой: мол, близнецов нельзя разлучать надолго. Полог был откинут, и я увидела, как сестра Антуан шепчет что-то на ухо Уолли, а затем – клянусь, я снова почти забыла о нем, хотя грязный черный велосипед стоял непосредственно рядом со мной, – затем я заметила нашего чумазого полковника: он вышел из кустов, где, кажется, сидел на корточках, и пошел к машине. Натягивая на ходу штаны и заправляя в них рубашку.

Шарлин произнесла то, о чем я лишь подумала:

– Мог бы сделать свои дела подальше от монахинь.

Уолли хотел уступить ему место спереди, но полковник и слышать об этом не желал и устроился с нами сзади. Крупный, пропахший костром, он подсел к Шарлин и протянул свои длинные ноги, теперь уже в поношенных ботинках без шнурков, под нашу с Лили скамейку. Лодыжки безволосые, в царапинах и комариных укусах. Улыбка, как и он сам, заполняющая собой все пространство. Я с облегчением заметила, что рубашка у него застегнута, хоть и только наполовину.

И снова с его приходом радость и непринужденность куда-то улетучились. На смену им пришло смутное отвращение.

Я бросила последний взгляд на обитателей лепрозория. Двоюродная сестра Лили плакала, и монахиня одной рукой обнимала ее за плечи. Позади маячили девочки с Барби в руках. Я смотрела, как они становятся все меньше и меньше – вместе с домами и проблесками моря.

Лили ехала молча, уронив голову в ладони. Время от времени я похлопывала ее по брючине защитного цвета. Поглаживала по руке. Наконец Шарлин наклонилась к ней и мягко заговорила по-французски, подбадривая, урезонивая. Обещая, насколько я могла понять, что мы скоро вернемся. Лили кивала, попыталась улыбнуться, даже выдавила смешок в ответ на фразу, которую я не разобрала, – что-то про ее хозяйку, Маршу Кейс.

Зная Шарлин,