Дыхание Донбасса - Владимир Дмитриевич Пронский

Рязанец ещё что-то хотел сказать, но дверь палаты распахнулась и румяная нянечка торжественно, словно с трибуны, провозгласила:

– Мальчики, ужин приплыл!

Она разнесла по тумбочкам тарелки с картофельным пюре, порцией рыбного филе и двумя кусками хлеба, налила в стаканы чаю, на салфетки положила печенье, улыбнулась:

– Ни в чём себе не отказывайте, дорогие!

Вскоре она повезла тележку к следующей палате, но оставила своё доброе отношение и настроение, и не зря, если даже Николай зашевелился. Семёну показалось, что он впервые по-настоящему поел. А то поставят перед ним тарелку, он ложку-две хлебанёт – и в сторону. Или кусок хлеба прихватит и жуёт потихоньку, буравя стену полузакрытыми глазами. А теперь повеселел, стал рассматривать однопалатников, а когда поужинал, спросил у Семёна:

– Ну так что, можно позвонить?

– Да хоть обзвонись. Он у меня безлимитный.

Николай взял телефон и, всё-таки стеснительно отвернувшись к стене, набрав номер, сказал:

– Мама, это я…

Говорил он тихо, словно стесняясь своих слов, но Семён и не пытался слушать чужой разговор. В мыслях он вернулся к Людмиле, всё-таки переживая о своём, быть может, поспешном решении заблокировать её номер, но ведь и она хороша. Даже если неведомый Илья – это, например, муж подруги, то почему она сразу закруглила разговор?! Значит, не могла открыто говорить, было что скрывать и умалчивать. А если умалчивает, значит, почуяла кошка, чьё мясо съела… Разные мысли боролись в Семёне, и он всё-таки решил, что был прав, поступив резко, без возврата. Как говорится, умерла так умерла. Осталось погоревать немного и окончательно забыть. И ещё подумал о том, что правильно поступил, не став ныть, рассказывать о себе. Пусть знает, что с ним всё в порядке, он бодр, весел и вообще молодец!

Обозначив для себя установку, он почувствовал, что и дышать стало легче. К следующему утру он почти забыл вчерашний разговор с Людмилой, да и чего его вспоминать, если после врачебного обхода обозначилась иная забота, когда, заглянув в палату, незнакомая медсестра сердито объявила:

– Прибылов, на перевязку!

Семён хотел поправить её, напомнить правильное произношение своей фамилии, но не стал баламутить ни себя, ни медсестру, видимо, вставшую не с той ноги, а что это значит, вполне можно предположить. Разобрав костыли, он поднялся и заковылял в перевязочную. Когда медсестра предупредила: «Осторожнее, не спешите!» – он подумал: «Не всё потеряно!» Поэтому, усевшись на кушетку, пользуясь вспышкой доброты с её стороны, спросил, помня апрельский опыт:

– Заморозку будете делать?

– А вы как думаете?

– Думаю, будете…

– Правильно думаете, Прибылов.

То ли случайно, то ли так было запланировано, но как только медсестра распеленала ногу, промокая тампоном сукровицу, в перевязочную вошёл врач. Он осмотрел со всех сторон рану, спросил фамилию.

– Всё у вас штатно, сержант Прибылой! Осложнений нет, большой палец сохранён, а это каркас стопы, её опора вместе с пяткой. Месячишко потренируетесь с костылями, потом с тростью пофорсите, а потом вообще забудете о ранении. Правда, бегать-прыгать теперь не обязательно. Да и зачем это вам. Вы своё отбегали. Кем работали до мобилизации?

– Мастером по ремонту на автобазе.

– Самая для вас теперь будет работа. Так что не вешайте носа, всё будет хорошо.

– Спасибо, доктор!

Когда тот ушёл, медсестра вздохнула:

– Извините меня, пожалуйста, что неправильно называла вашу фамилию.

– Ерунда, не переживайте – мне не привыкать.

Возвращался в палату Семён в хорошем настроении. Радовало два момента: неформальная общительность доктора, его шутливо-ироничное настроение, а также «покаяние» медсестры. Мелочь, конечно, но чванливый и высокомерный человек никогда не снизойдёт до такого «унижения», чтобы признать свою копеечную ошибку, а она – запросто. Всё это мелочи в череде житейской жизни, но как они порою влияют на настроение, что особенно ценно для тех, кто попал в это гостеприимное учреждение. Госпиталь, действительно, таковым и является, кто бы что ни говорил и как к этому факту ни относился. Ведь люди все разные. А раненые, попавшие в беду, – особенно. Для кого-то это надежда на лечение и выздоровление, для кого-то – казённые стены и крушение всех или почти всех задумок, здесь уж всё зависит от человека, его внутреннего настроя. Не утеряна жажда борьбы за свою жизнь, за своё будущее – всё будет видеться в розовом свете; угнетён человек, а не дай бог, озлоблен, то соответственно всё так и будет воспринимать, а свой негатив, пусть даже не преднамеренно, выплёскивать на окружающих, в данном случае таких же товарищей по несчастью. И кому от этого хорошо? Никому, а плохо всем. И пример этому в их палате у всех на виду. Пока Николай отстранялся, замыкался в своём горе, то его негатив давил на всех, а как стряхнул себя уныние, так и сам задышал по-иному, и другие.

Семён смотрел на него и радовался, что тот превозмог себя, победил страшное ранение, но ведь на этом жизнь-то не заканчивается, и здесь главное, как настроиться, как быть примером, прежде всего для себя. В какой-то момент Прибылой вспомнил слова, часто повторяемые отцом, услышанные им в передаче «Играй, гармонь!», которую любил, сам играя на гармони. В передаче часто звучала песня, где используют изречение старца Амвросия. Когда его спрашивали, как, батюшка, жить, то он отвечал с усмешкой, но вкладывая в слова особенный смысл: «Жить – не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем моё почтение».

Вспомнив это, Семён подумал, что это и есть формула примирения для людей, доброго и уважительного отношения. «Но только с теми, кто сам миролюбив!» – решительно добавил он. Потому что по-иному не мог, находясь в госпитальных стенах.

40

Жизнь Ольги Прибылой нельзя назвать какой-то особенной: обычная жизнь вдовы. Сама Ольга в меру современная, в меру замкнутая, потому что обладала характером мягким, не стяжательным, для неё сказать кому-то что-то грубое – себе дороже. Ведь потом вся изведётся. Она даже не могла по-настоящему приструнить сына, когда это следовало сделать. Скажет только: «Мне стыдно за тебя…» И ни истерики, ни слёз. Лет до одиннадцати Женька не понимал такого отношения, даже пользовался, считал слабостью материнскую мягкость, а потом в нём будто что-то щёлкнуло. Случилось это недавно, когда Семён подарил велосипед. Обещал – и подарил, и денег дал на форму к школе, что его особенно удивило. Ведь не отец родной, а дядька. Какой с него спрос?! Женя хорошо запомнил, что и мама изменилась, даже переживала, когда его мобилизовали. И если прежде называла его дядей Семёном, то теперь просто Семёном.

Но сама-то Ольга