Над облаками - Владимир Викторович Мороз

– Ну что, демоны, – радовался начальник полетов, – сейчас узнаете, что такое воздушные потоки! Клапаны на шапках подвяжите посильнее, а то голову отморозите.

Подняв клубы снежной пыли, тяжелые самолеты уходили в воздух. Пока шел набор высоты, десантники жались друг к другу, в надежде хоть немного согреться.

Иван, сидя ближе к кабине, улыбнулся, из-под полуприкрытых век рассматривая испуганные и напряженные лица новых товарищей, которым вскоре предстояло совершить свой первый шаг в пустоту, преодолевая страх.

Раздалась команда, и вскоре он снова испытал щекочущее нервы забытое удовольствие, зависнув под наполняющимся куполом. Правда, пока опускался, жутко замерзли руки и лицо, но это были мелочи по сравнению с нахлынувшими чувствами.

– Смолин, чего лыбишься? – улыбаясь, крикнул проходящий мимо командир батальона Пустовгар, неся в охапке свой парашют. – Зубы застудишь! Быстро собирайся и на точку, поможешь встречать новичков.

С того дня прыгали почти каждое утро, стремясь как можно лучше подготовиться к предстоящим десантированиям.

– Надеюсь, после всего нас будут использовать именно как десант, а не пехоту, – повторил однажды Пустовгар слова Солопа.

Иногда в бригаде появлялись бойцы из старого состава. Первые недели они легко узнавались по глазам, в которых были нечеловеческая усталость и тревожная напряженность. За каждым из прибывших стояла своя невеселая история. Потихоньку, попав в привычный рабочий ритм, они начинали открываться, на лицах появлялась первая робкая улыбка, которая чуть позже превращалась в искренний смех. И только грустинка из глаз никак не пропадала, оставшись с человеком навсегда.

Однажды, вернувшись с прыжков, Иван встретил около штаба сержанта Фураева Александра, с которым был хорошо знаком по службе в Борисполе. Тот заведовал парашютным складом батальона, выдавая и принимая системы в дни прыжков.

– Ваня, ты? – удивленно спросил Александр, заметив подходящего к нему товарища. – А я слышал, будто тебя под Черниговым убило.

– Врут, – Иван заключил парня в объятия, – рад, что ты живой, чертяка. Отличная новость за сегодня.

Поздоровавшись, сели прямо на промерзшее крыльцо и долго молчали, погрузившись в тяжелые безрадостные воспоминания. Как будто в том, что остались живы, пройдя ад, была и их вина.

– Почти никого не осталось, – нарушил тишину Иван, – я сам только недавно выбрался. После проверки сразу сюда.

Александр тяжело вздохнул:

– Меня под Прилуками взяли. На днёвку устроились в поле, в стогах. А к вечеру немцы приехали, давай всех выгонять. Никто не сопротивлялся, смысла не было, раздавили бы гусеницами – и дело с концом. Согнали в кучу, коммунистов и евреев тут же отвели в сторону и при нас расстреляли. Остальных погнали в лагерь. На второй день построили в большую колонну – и в Борисполь, за колючую проволоку. Оттуда меня сразу во Владимир-Волынский перевели. Нигде почти не кормили, с голоду очень много умирает. За ранеными тоже ухода нет. Кто выжил – повезло, остальных за ноги и в ямы. Хорошо, что стали на работы гонять, хоть можно было что-то в поле сорвать, но не всегда. Охранники, если замечали, могли застрелить или дубинками измочалить.

– Да уж, досталось тебе, – грустно кивнул Иван.

– Во Владимире-Волынском наш комбриг Гудков ротой пленных офицеров командует. Вот такие дела, – Александр поднес ко рту окоченевшие руки, согревая их дыханием.

– Как это? – удивленно посмотрел на него товарищ, не зная, верить сказанному или нет.

– Кто-то должен порядок изнутри поддерживать, иначе люди моментально в животных превратятся. Закон природы: сильные убьют слабых, начнутся хаос, мародерство, драка за миску баланды. А так хоть какая-то видимость человечности.

– Еще встречал кого-нибудь из наших?

– Да, – сержант кивнул головой, – приходилось, не все полегли. После Житомирского окружения много в плен попало, ну и позже. В лагере охранником Женька Чумаков работал. Он вроде в вашем батальоне служил.

Иван молча кивнул головой.

– Редкая гнида, – продолжил Александр, – старался выслужиться. Всё время с дубинкой. Однажды парнишку из пятой роты вашего же батальона, не помню фамилии, до смерти забил. Можно сказать, брата своего, вместе же служили. Тот что-то спросил или сказал не так, Чумаков дубину выхватил и давай его охаживать. По рукам, по голове. Немцы подошли, стоят, гогочут, а эта падла еще больше расходится. Закончил, только когда боец дергаться перестал, живого места на нем не оставил. Стоит, лицо в чужой крови, улыбается, как дурачок, ямочки на щеках. А в глазах собачья преданность. На всю жизнь я эти ямочки запомню.

– Вот тебе и помощник политрука, – покачал головой Иван, – крыса крысой оказался. Помню, хвастался, что папа военный, мама учительница. Видимо, не в воспитании дело, а в гнилой душе.

– На следующую ночь мы с ребятами для видимости небольшую бузу устроили. Чумаков прибежал, кричать стал. Сзади навалились, рот закрыли и придушили чутка. Потом в выгребную яму головой вниз бросили, там и захлебнулся в дерьме. Собаке собачья смерть.

– А немцы что? Не искали?

– Поспрашивали немного, да и успокоились. У них такие же падлюки в очереди стоят, чтобы охранником стать. За полмиски баланды кого хочешь убьют. Голод, Ваня, штука страшная. Быстро человека в скотину превращает. Я, когда понял, что подохну, бежать решил. Как на работу повели на станцию, к эшелону прицепился и под днищем уехал. Потом на восток пешком шел. Сто раз мог пропасть, но пока живой. Люди добрые попадались, кто хлебом угостит, кто дорогу покажет, а кто подскажет, куда нельзя соваться. Одна хозяйка костюм мужа отдала, дескать, всё равно на фронте воюет. Последнее, что от него осталось в доме. Сказала, как вернется, новый справит, мол, мне сейчас нужнее. Так и получилось, когда на патруль нарвался. Не поверили, что домой иду, один полицай всё начальника в бок толкал. Смотри, говорит, явно солдат переодетый, надо в комендатуру вести. Но тому, видно, лень было возиться, отпустил. А так бы снова в лагерь загремел или к стенке. Сейчас это проще простого.

– Линию фронта нормально перешел?

– Да, – кивнул Александр, – особых проблем не было, ночью через лес прокрался и вышел прямо к пехоте в окопы. Потом особисты допрашивали, всё в шпионы хотели записать. Зуб выбили, да и печень с ребрами до сих пор ноют. Давили, что в гражданской одежде и без оружия вышел, да еще билет комсомольский потерял. Грешным делом, думал, что расстреляют. Потом, ни слова ни говоря, из камеры вывели, документы в руки сунули и первой машиной глубже в тыл. Дескать, проверку прошел, езжай под Саратов. И всё, даже не извинились. Скажу честно, я уже готов был всё что угодно подписать, всю душу мне исплевали, сил не было. Сто