«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная

пищу[1046]. Тем не менее, в лагерях, где их представительство было наиболее массовым — в Гермерсгейме, Раштатте, Пархиме были организованы отдельные кухни[1047]. В остальных лагерях и рабочих командах к пасхе раздавалась маца вместо хлеба, для чего ПВМ выделяло 200 грамм пшеничной муки на человека[1048].

В Баварии ортодоксальных иудеев удалось объединить в одном из фортов крепости Ингольштадт. Жизнь этой крупной общины еврейских военнопленных в Германии зафиксировал в своих воспоминаниях комендант Й. Петер: «В форте Фридрихсхофен были размещены военнопленные израиэлиты — унтер-офицеры и солдаты родом из России или Польши, которые в течение многих лет не получали вестей с родины или посылок с продуктами. С помощью раввина в Ансбахе для них была организована кухня, полностью отданная в управление пленным… Большинство из них вели себя хорошо, были скромны и довольны. Днем они занимались культивацией почвы вокруг форта. Зимой регулярно организовывались вечеринки и танцы. Они танцевали страстно. Им был предоставлен темный каземат, в углу которого висела керосиновая лампа. Один играл на балалайке или скрипке, остальные танцевали часами. Угроза быть исключенным из вечернего мероприятия влекла за собой чудеса послушания. Так как эти военнопленные были очень религиозны, в одном из помещений была устроена синагога. В крупные еврейские праздники они освобождались от работ»[1049].

На протяжении всей войны ПВМ пыталось сохранять баланс между обязанностью организации религиозных обрядов и строгостью лагерного режима. К примеру, в ответ на жалобу, что во время дезинфекции был испорчен талес иудея, оно предписало всем лагерям обращаться с подобными вещами «максимально осторожно»[1050]. Местным органам, однако, постоянно напоминалось, что религиозное утешение не должно улучшать условий содержания военнопленных. При реализации этого распоряжения в Вюртембеге доктор философии А. Швейцер, допущенный к проведению богослужений среди еврейских военнопленных в Вюрттемберге, был обвинен в посылке одному из заключенных 2 ритуальных колбасок (310 грамм). В результате судебного разбирательства ему было вынесено предупреждение, а продукты были поделены между нуждающимися лагеря[1051].

«РЕЛИГИОЗНЫЙ ПАТРИОТИЗМ» ПЛЕННЫХ ПРАВОСЛАВНЫХ СВЯЩЕННИКОВ

С самого начала войны одним из основных направлений просветительской деятельности военных священников в русской армии стала агитация против сдачи в плен: «тот, кто воюет без рвения, ленится и сдается в плен без боя…совершает тяжкое преступление перед Богом, так как нарушает присягу и не исполняет своего долга перед Царем и Родиной…перед своими товарищами, многие из которых страдают и даже погибают вследствие его трусости…наконец, пред семьей, родом, селом и городом своим, на которые ляжет позор… По окончании войны сдавшиеся в плен будут судиться как тяжкие преступники, а семьи их будут лишены всякой помощи. Изменники покроют и себя, и детей, и внуков своих неизгладимым позором»[1052]. После попадания в лагеря православные священники также продолжали проповедовать антигерманские убеждения и поддерживать всеми средствами «чувство религиозного патриотизма»[1053]. Отдельные случаи подобной деятельности накладывались на стойкие предубеждения немецких военных, провоцируя многочисленные конфликты и отягощая становление системы богослужений в лагерях.

Согласно немецким источникам, содержащийся в лагере Графенвер священник А. Соколов не только способствовал установлению запрещенных контактов между лагерями, но и передал с предназначенным к обмену французским врачом воззвание антинемецкого характера для публикации его в русских газетах. В округе этого же армейского корпуса за агитацию солдат против работ на немецких предприятиях от исполнения своих обязанностей были отстранены священники Павлович и Малиновский. В результате несколько крупных баварских лагерей долгое время оставались без богослужений. Только в исключительных случаях к погребениям удавалось привлекать греческого посла в Мюнхене[1054]. Сходная ситуация сложилась в саксонских лагерях, где священник А. Арцишевский по обвинению в неповиновении, оскорблении начальства и возбуждении недовольства во время проповедей был приговорен к годичному заключению в тюрьму. Так как духовный сан освобождал его от подсудности немецким законам, инспекцией было принято решение досрочно отправить его в Россию[1055]. Здесь же был отстранен от проведения служб за пропаганду и передачу корреспонденции между лагерями священник Яроцкий[1056]. Лишение права проводить службы и высылка на родину не всегда рассматривались немецкой стороной в качестве оптимального решения проблемы. Несмотря на подозрения в германофобских настроениях, священник лагеря Нойберг Бережной был признан не подлежащим к возвращению на Украину, так как «вследствие подстрекательского настроя может повредить нашим [немецким — О.Н.] интересам». Под предлогом диагноза о тяжелой неврастении он был изолирован от лагерного населения[1057]. 5 Обобщая свой опыт работы, коменданты вюртембегских лагерей квалифицировали пленных православных священников как «злоупотребляющих доверием подстрекателей и носителей вражеской пропаганды», предложив не только ограничить их поездки между лагерями исключительными поводами, но и запретить свободное передвижение внутри одного лагеря[1058]. Отчеты с мест повлияли на позицию ПВМ, которое начало подозревать всех православных священнослужителей в отрицательном влиянии на работоспособность военнопленных и в оказании помощи при попытках бегства и приняло решение «ограничить религиозную деятельность на основных лагерях». При решении о допуске священников к требоисполнениям рекомендовалось отдавать предпочтение не профессиональным качествам и знанию языка, а абсолютной политической лояльности. Однако даже в этом случае переводчики должны были контролировать содержание проповедей[1059]. После сообщения одного из комендантов об использовании пленными открытого круглые сутки церковного барака в качестве совещательной комнаты для подготовки побега последовало распоряжение об ограничении доступа в лагерную церковь только дневными часами[1060].

В итоге, прогосударственный настрой военнопленных православных священников и их противостояние с немецкой военной администрацией сделали невозможным налаживание канонической церковной жизни православных пленных.

ПРАВОСЛАВНОЕ БОЛЬШИНСТВО: РИТУАЛЫ, ПРАЗДНИЧНЫЙ КАЛЕНДАРЬ И МЕДИАЛИЗАЦИЯ ТРАУРА

С подачи немецкой стороны устройство церкви во всех лагерях отдавалось на откуп лагерному сообществу, что привело к возникновению пестрого многообразия лагерных храмов. В лагерях, где не было в наличии отдельного здания церкви, в общем бараке устанавливался аналой, образа для которого умельцы среди лагерного населения писали с приходящих из России открыток[1061]. В благотворительные организации регулярно поступали индивидуальные и коллективные заявки на религиозную литературу и предметы культа[1062]. В офицерских лагерях, где существовала возможность обустраивать церковь за свой счет, помещения для молений были более однотипны в убранстве и планировке[1063].

Для православных военнопленных чужая религиозная среда содержала в себе скрытый конфликтный потенциал, так как нарушала маркированный церковными праздниками годовой цикл[1064]. Несовпадение григорианского и юлианского календарей вынуждало русских военнопленных перестраиваться на другое времяисчисление, так как не только в повседневной жизни, но и в переписке с благотворительными организациями им приходилось «число писать по-заграничному»[1065]. Соответственно, часто религиозные праздники отмечались в согласии с чужим календарем вместе