Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

взглядов полагали, что вооруженные столкновения неизбежны, и ждали их. Предчувствие гражданской войны — так можно охарактеризовать распространенные настроения этого времени. Корниловское выступление обострило эти эмоции.

2. «Призраки внутренней вражды»: язык описания кризиса

«Дело Корнилова» — конфликт между Временным правительством и Ставкой — привлекало внимание современников и исследователей. Взгляды участников событий, стремившихся объяснить и оправдать свои действия, оказывали и оказывают немалое влияние на историографию. Так, советские историки опирались на суждения В. И. Ленина и решения большевистских партийных органов[996].

В то же время некоторые историки (вслед за сторонниками генерала Корнилова) утверждали, что Верховный главнокомандующий не готовил заговор против Временного правительства: Л. Г. Корнилов при посредничестве Б. В. Савинкова достиг соглашения с А. Ф. Керенским, но оно в решающий момент было нарушено министром-председателем[997]. Крайнюю позицию занял Р. Пайпс, который писал даже не о «заговоре Корнилова», а о «заговоре Керенского», организованном

…с целью дискредитировать генерала как зачинщика воображаемого, но всеми в тот момент ожидаемого контрреволюционного выступления, подавление которого принесло бы министру-председателю невиданную популярность и власть, необходимые, чтобы противостоять растущей угрозе со стороны большевиков[998].

Сторонники этих версий, имеющих точки соприкосновения с советской историографией, не рассматривали должным образом те действия Корнилова, которые выходили за пределы этого соглашения, а иногда и явно нарушали его.

Большинство авторов уделяет большое, может быть, даже преувеличенное внимание личному фактору: взаимоотношениям основных участников событий, их личным качествам. Показательно, что Г. З. Иоффе, автор одной из важных книг по этой теме, не сводил историю революции к жизнеописаниям вождей, но свое исследование построил через описание действий трех лидеров: Ленина, Керенского и Корнилова, символизировавших, по мнению историка, альтернативы политического развития в 1917 году[999].

Персонифицированное видение ситуации восходит к тем оценкам, которые давали современники. При этом забывается, что главные действующие лица были подвержены политическому давлению; они должны были учитывать позиции своих групп поддержки и своих советников, дружественных периодических изданий и политических союзников — действительных и потенциальных. Особенно серьезное воздействие это оказывало на Керенского, который должен был создавать, воссоздавать и сохранять неустойчивую коалицию умеренных социалистов и либералов, постоянно лавируя между различными союзниками, достигая трудных компромиссов. Но и Корнилов был заложником своего окружения: генерал, подобно большинству кадровых военных, недооценивал значение политики, полагаясь на мнение не очень квалифицированных советников, которые порой брали на себя и роль его политического рупора. Достаточно вспомнить о том воздействии, которое оказывал на Верховного главнокомандующего В. С. Завойко, влиявший на формулировки важнейших политических заявлений. Кроме того, Корнилов и Керенский были заложниками используемой ими ранее политической риторики и символики. Их действия воспринимались и интерпретировались под влиянием их предшествующих действий, слов и жестов.

Можно с уверенностью предположить, что споры историков о «деле Корнилова» будут продолжаться. Мы же исходим из того, что для понимания этого кризиса и его последствий необходимо изучить, как этот конфликт описывали разные его участники, какие интерпретационные схемы возникли и получили развитие в это время.

26 августа, в тот день, когда в «Воле народа» вышли упомянутые выше статьи, А. Ф. Керенский, заподозривший Л. Г. Корнилова в том, что достигнутое между ними соглашение об ограничении прав Советов и комитетов служит лишь прикрытием для антиправительственного заговора Ставки, приказал генералу сдать свою должность. Это распоряжение было получено в Могилеве, где находилась Ставка, утром 27 августа. Корнилов отказался его исполнять, чины Ставки и большинство командующих фронтами его поддержали. Эшелоны нескольких специально отобранных кавалерийских дивизий продолжали по железным дорогам двигаться к Петрограду для силовой поддержки серьезных политических мероприятий. Это продвижение было ранее согласовано с Керенским, который хотел иметь поблизости от столицы дисциплинированные и надежные соединения, но в новой ситуации передислокация большого количества военных приобретала иное значение, потенциально угрожая существованию коалиционного правительства. Боевые столкновения на территории столичной губернии представлялись вполне реальной перспективой, появлялись новые основания опасаться гражданской войны.

Важной частью кризиса стала пропагандистская война: и Корнилов, и его враги вели напряженную борьбу за общественное мнение. Противоборствующие стороны обменялись резкими публичными политическими заявлениями. Был опубликован указ Временного правительства Правительствующему сенату: генерал Корнилов предавался суду за мятеж. Накануне прокуратура возбудила расследование заговора с целью ниспровержения Временного правительства путем вооруженного восстания. На следующий день в обращении «Всем, всем, всем» правительство призывало противостоять «мятежной попытке» генерала[1000]. В то же время либеральные и консервативные политики, иностранные дипломаты пытались примирить противоборствующие стороны, хотя резкие публичные высказывания основных участников конфликта делали такой исход кризиса все менее возможным.

29 августа вышло новое воззвание Керенского, которое должно было вселить уверенность в ряды его сторонников: «Временным Правительством приняты энергичные меры к обороне Петрограда от всякой попытки нападения на него, но есть надежда, что всякое кровопролитие и гражданская война будут избегнуты»[1001]. Перспектива гражданской войны описывалась как реальная, а условием ее предотвращения считалась мобилизация противников генерала.

Вооруженное столкновение казалось неизбежным. Это ощущение нашло отражение в источниках личного происхождения. 27 августа публицист Е. Д. Максимов фиксировал в дневнике свои переживания: «Русский генерал Корнилов ведет русские войска против русской столицы. Русское правительство посылает русские войска против русских войск. Что это: ужасный кошмар во сне или действительность?!»[1002]

Если ранее обвинения в открытии «русско-русского фронта» адресовались большевикам и анархистам, то теперь ответственность за это возлагалась на главу Временного правительства и/или Верховного главнокомандующего.

28 августа Н. В. Устрялов сделал запись в дневнике: «Чем кончится гражданская война, если она начнется, если она, быть может, начинается?»[1003] Молодая одесситка также писала в дневнике об опасности эскалации конфликта: «Неужели все это кончится гражданской войной? Вот и бескровная революция!»[1004] Как гражданскую войну «между Керенским и Корниловым»[1005] характеризовал конфликт в письме и находящийся в тот момент в Киеве американец, сотрудник Христианского союза молодых людей (письмо было написано 31 августа). Одновременное появление столь схожих суждений не могло быть случайным. В «корниловские дни» люди различных взглядов, находящиеся в разных концах страны, психологически ощущали себя в ситуации начинающейся гражданской войны, эмоционально проживали ее.

Тревожные, нередко панические настроения были связаны и с тем, что некоторые жители столицы ожидали боев на улицах Петрограда и готовились к ним:

Зарядил револьвер, ложась спать. Одиночество, тоска, страдания, Россия… Жду, что утром будет бой на улицах, тревожно прислушиваюсь к малейшему шуму — не канонада ли. Ветер гудит; сегодня страшный западный ветер. Сколько дней или часов еще буду жить? —

записал 28 августа в своем дневнике художественный критик Н. Н. Пунин[1006]. Ожидал боев и поэт Р. Ивнев, который в тот же день в дневнике отмечал: «Корнилов идет к Петербургу.