Технология лжи. Нацистская антипартизанская пропаганда на оккупированных территориях СССР. 1941–1944 гг. - Иван Иванович Ковтун

хотя бы частично подтверждающие эти мифы, приходят на смену первоначальному пренебрежению к партизану как к тупому, трусливому и грязному зверю. Оба стереотипа чаще всего сосуществуют длительное время и предопределяют резкие колебания душевного состояния и поведения – от депрессии до вспышек ярости и жестокости[846].

Нацистское восприятие партизана, тесно связанное с расовой доктриной, изначально опиралось на сложившийся в процессе пропагандистской деятельности архетип противника, без которого невозможно было внедрять в сознание людей мифологему «героя, противостоящего злу». Любая военная пропаганда использует бинарную оппозицию «мы – они», которая позволяет провести границу между теми, кто борется «за добро и справедливость», и теми, кто стоит на стороне «темных сил»[847]. Говоря об этой двойственности пропаганды, историк К. Хикетьер замечает, что в контексте бинарной оппозиции «мир четко представлен простой схемой “друг – враг”. Все остальные медийные изображения мира лишь укладываются в эту схему»[848].

Указанный шаблон отчетливо просматривается в нацистских оккупационных публикациях, где партизан – враг, а солдаты вермахта, СС, полиции и восточных батальонов – герои, ведущие смертельную борьбу с многоголовой партизанской гидрой[849]. Сотрудники немецких органов пропаганды, пытаясь отделить партизан от местного населения, также применяли известные слова-маркеры «свой» и «чужой». Так, для обозначения лиц, находящихся в районе, в котором они не проживали, командующий корпусом охранных войск группы армий «Центр» генерал от инфантерии Макс фон Шенкендорф ввел термин «чужаки» (Ortsfremde). «Чужаком» считался любой, кто сменил место жительства после 22 июня 1941 г. Обычно к этой категории относили шпионов, партизан и красноармейцев, избежавших плена[850].

В то же время в немецкой антипартизанской пропаганде стереотип врага отличался многогранностью, носил сложно-собирательный характер и включал в себя целую галерею типов, образующих гибридное целое: «коммунисты» (Kommunisten), «большевики» (Bolschewisten), «партизаны» (Partisanen), «бандиты» (Banditen), «бабы с ружьями» (Flintenweiber), «бандпособники» (Bandenhelfern), «заподозренные в связях с бандами» (Bandenverdächtige), «бандитские женщины» (Bandenfrauen), «бандитские дети» (Bandenkinder), «жиды» (Juden), «жидовские банды» (Juden-Banden), «цыгане» (Zigeuner), «цыганские банды» (Zigeuner-Banden)[851] и др.

Для внедрения в сознание населения отрицательных представлений о советских силах сопротивления использовался широкий вокабуляр лексических образов, словесных клише и эвфемизмов, часть из которых сложилась еще в 1920‑е гг., т. е. в период борьбы нацистов за власть в Германии. Немецкие корреспонденты и их помощники из числа коллаборационистских журналистов охотно применяли оскорбительные эпитеты или словосочетания, вызывавшие однозначно негативное отношение: «поджигатели», «мародеры», «воры», «убийцы», «жестокие насильники», «осужденные преступники», «темные элементы», «волчьи своры», «лесные звери», «шакалы», «сталинские бандиты», «сталинские изверги», «советские банды», «шайки налетчиков», «большевистские лазутчики», «большевистские партизанские банды»[852] и др.

В некоторых публикациях оккупационной прессы облик партизана был связан с зооморфными образами: «Партизаны – это двуногое зверье, остервенелое, головорезно отважное, ненавидящее все, что только не советская власть, коей они преданы с фанатизмом янычар»[853]. Такого рода интерпретации были призваны подавить у германских солдат, коллаборационистов и населения страх перед партизанами и деперсонифицировать их образ. Противник не должен был восприниматься как человек[854].

Конструкции «женщина-партизан», «бандитская женщина» также вызывали у немцев категорическое неприятие, поскольку они не вписывались в культурную модель и противоречили идеалу воинственной мужественности. По словам историка М. Кипп, «женщины-бойцы Красной армии и женщины-партизанки воспринимались как чудовищные стрелки, “entartete Flintenweiber” (“чудовищные бабы с ружьями”)», которые были «более опасны, чем мужчины-партизаны», так как они «разрушали социальный строй войны»[855]. Концепция войны как борьбы между мужчинами, в рамках которой женщины не должны были вести боевые действия, теперь разрушалась. Возмущенные публикации немецких пропагандистов дополнялись характерными выражениями служебной документации: в приказе от 10 октября 1941 г. командующего 6‑й армией генерал-фельдмаршала В. Рейхенау говорилось о существовании «женщин-выродков»[856]. Убийство женщин-партизан нередко истолковывалось как необходимое средство для предотвращения диверсий[857].

Мы неоднократно обращали внимание на то, что в нацистской пропаганде партизаны назывались «бандитами», склонными к совершению всяческих преступлений[858]. Распространенным было мнение, что партизаны повсеместно занимаются грабежами и насилием, паразитируют на своем же народе[859]. В сатирической «Русской азбуке», публиковавшейся в орловском «Жале» (приложении к газете «Речь»), данный стереотип обыгрывался так:

«По темному лесу бродят бандиты —

Партизаны – убийцы и паразиты»[860].

Для немецкой пропаганды также было типичным сравнение партизанского движения с различными инфекционными заболеваниями и, в частности, с чумой. Это образ использовался нацистами еще до прихода к власти (достаточно вспомнить книгу А. Розенберга «Чума в России: большевизм, его руководители, приспешники и жертвы», 1922)[861]. В контексте борьбы с партизанами это пропагандистское клише заиграло новыми красками. Упомянутый штамп даже лег в основу песни 107‑го охранного полка, написанной в ноябре 1941 г. полковником Зинцем:

Чумная банда партизан сидит в своем гнезде.

Будь твердым, отомсти, стреляй, рази ее везде.

«Огонь!» – никто не ускользнул. Чумы и след простыл.

Свободны села и леса, очищен тыл.

Пощады красным палачам, товарищ, не давай!

Будь твердым, стойким до конца, бандитов истребляй…[862]

Впрочем, если верить Герою Советского Союза Р.Н. Мачульскому, нацисты не всегда использовали для партизан резко уничижительные характеристики: «Много злобных кличек и названий придумали гитлеровцы для партизан. Но среди них были и такие, как “лесные призраки”, “неуловимые”, “тени”. Что же, меткие названия! И мы старались оправдать их»[863].

Тем не менее применение в немецкой пропаганде конструкций, приведенных в мемуарах Р.Н. Мачульского, следует отнести к разряду исключений. В соответствии с действующими в то время инструкциями, проходившими по линии отдела пропаганды ОКВ и пропагандистской роты СС, партизан было принято именовать «профессиональными преступниками». Подобное определение было вполне стандартным для характеристики всех движений сопротивления на оккупированных территориях, будь то в Польше, Советском Союзе, Югославии или Франции. По крайней мере, анализ публикаций, проведенный по этому вопросу историком И. Ленхардтом, не выявил существенных различий[864].

«Жидовские банды». Антисемитский аспект

На первом этапе войны против СССР доминирующим, безусловно, стал стереотип еврея-партизана, что неудивительно, так как в центре нацистской пропаганды всегда лежала идея «еврейского большевизма»[865]. Боевые действия со стороны Советского Союза оккупанты называли «еврейской войной»[866]. Для евреев использовались разнообразные определения, заимствованные либо из мира животных, либо из сферы медицины: «бациллы», «холера», «хуже черной лихорадки», «элемент заразы, разрушающий человечество», «пауки-кровопийцы», «стая крыс», «вампиры», «угроза человечеству»[867] и т. п. Ко времени вторжения в СССР призрак «еврейского большевизма» был устоявшимся стереотипом врага в вермахте[868].

Знак равенства между евреем и партизаном, утверждает историк