Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

На этом основании и появилась версия о «самосуде» исполнителей, отводившая подозрения от их руководства. В пользу её говорило отсутствие судебной документации по Фомину и Ко. Однако относительно ее правдивости имеются сомнения.

Так, в убийстве участвовал комендантский адъютант Черченко, словно санкционируя его «свыше».

Но главное – премьер Воголодский писал 23 декабря: «Некоторых добровольно вернувшихся членов Учредительного собрания расстреляли по приговору военно-полевого суда, некоторых без него. Последних силой без ордеров выхватывали из тюрьмы Барташевский и Рубцов, расстреливая без суда»[968].

Однако следствие продолжало идти по версии «самосуда», выраженной правым журналистом Гутманом-Ганом: Фомина и Ко доставили на суд, но его «Председатель, просмотрев список приведённых, заявил, что по ним дел в производстве не имеется и их судить невозможно. Предстояло их отправить обратно»[969].

И члены суда не признавали факт вызова ими Фомина и Ко[970]. Так, его председатель утверждал, что не приказывал «доставить их. Я долго ждал привода подсудимых (Девятова, Кириенко и К. Попова – ред.) и звонил по этому поводу в тюрьму. Сабельников мне говорил, что они находятся там (звучит словно «намек», кого следовало допросить относительно обстоятельств появления в суде Фомина и Ко – ред.).

Мне отвечали, что еще нет конвоя. Я не знал тогда, кого предстоит судить (по данным следствия, он дал Барташевскому записку с упоминанием Девятова, Кириенко и К. Попова – ред.), но полагал, что распоряжение об этом уже сделано».

(Следствие почему-то не заинтересовало подобное попрание правил ведения военного-полевого суда, подразумевавших его начало на основании приказа с указанием фамилии подсудимого и его обвинения. Поскольку суд действовал при управлении омским гарнизоном, виноват в этом был Бржезовский. Также следствие не стало «докапываться», кто определял арестантов на суд – ред.).

Вскоре в мое распоряжение явился Барташевский. Я приказал ему по окончании первого дела привести более важных[971] в смысле виновности» (Девятова и Ко – ред.) и «вернуть осужденных в тюрьму»[972]. Где им предстояло ждать утверждения приговоров.

Однако по данным Иванова, «приказ доставить следующую партию не исполнили»: «никого не привели… Ведерников мне доложил, что его вызвали к телефону и сказали (кто не знаю), что больше арестантов не будет. Мне не докладывали, что во время рассмотрения дел шести подсудимых доставили еще восемь арестантов»[973][974].

Заметим: неисполнение боевого приказа грозило виновным смертной казнью. Чего Барташевскому и Черченко даже не предъявили. Возможно потому, что показания судей опровергли свидетели.

Так, единственный выживший тогда подсудимый Винтер видел в здании суда приведенных туда Фомина и Ко: «около 3 ½ утра три сердобольных офицера объявили мне как своему товарищу, что меня переведут на гауптвахту, остальных пятерых судимых расстреляют. Когда меня вели вниз по лестнице, я видел новую партию из тюрьмы, включая моего сокамерника фон Мекка. Для расстрела передали и ее…» всего 13 человек[975].

Итак, 1) Фомина и Ко ввели в здание суда, которых Винтер видел там, с учетом заявления М. Попова, что суд работал до 6 часов утра[976], он должен был рассмотреть их дела.

2) подсудимый Винтер узнал о судьбе приведенных арестантов от находившихся в суде офицеров. Вопрос – кто они и откуда это узнали. ЧСК данная информация, способная пролить свет на заказчиков убийства, почему-то не интересовала. И это явно не были сопровождавшие Винтера конвойные, по его словам, предлагавшего расправиться с ним, чтобы не оставлять свидетеля своих деяний.

Другие фигуранты событий и свидетели также подтверждают факт привода Фомина и Ко в суд. Показания же Барташевского, однако, разнились. Так, сначала он заявил: «Этих лиц я повел в суд, но он уже заканчивал свои действия»[977].

Однако впоследствии Барташевский утверждал: «Приведя арестантов, я услышал от председателя суда, что он закончил свои действия…[978]».

Юридически эти показания сильно разнятся. Ведь если суд «заканчивался», то он не мог прекратить работу, не рассмотрев дела вызванных им людей. И сделать это без веской причины было невозможно. А она в данном случае отсутствовала.

Барташевский же мог изменить показания, чтобы не подставить начальство. В результате пришлось оправдываться Иванову: «Барташевскому я не говорил, что дело восьми не рассмотрено за поздним временем… По телефону тогда я о них не говорил, и мне не докладывали, что он запрашивает относительно необнаружения в тюрьме обозначенных в записке»[979].

Однако показания судей опроверг Хлыбов: «После ухода (Барташевского – ред.) из тюрьмы меня вызвали к телефону из военно-полевого суда и на запрос дежурного офицера, фамилии не помню (следствие также не стало ее устанавливать – ред.) я сообщил, что Барташевский был в тюрьме, взяв для доставления в суд восемь арестантов…

Меня вызвали (27 декабря – ред.) в военно-полевой суд (что выглядит запугиванием, о подробностях допроса он не распространялся – ред.) и был допрошен по тому же делу полковником Кузнецовым»[980].[981]

Судьи же вместо рассмотрения дел приведенных Фомина и Ко вдруг заявили конвою о прекращении своей работы. Что выглядит нелепо.

Однако следствие почему-то не стало выяснять этот важный момент, что можно было сделать проведением очной ставки фигурантов дела.

Впрочем, видимо, под давлением показаний свидетелей Иванов признал: «кажется, мне докладывал Ведерников, что ему говорил Барташевский по телефону: «тех, кого хотели взять, нет»[982]. Но при этом он настаивал, что «Записки о восьмерых не давал[983]».

Однако здесь у Иванова не сходились концы с концами. Вопрос: зачем конвою нужно было вести арестантов в суд, если их туда не вызывали? Задумай «барташевцы» «убрать» их бессудно, логичнее это было сделать, «не светясь» с приводом жертв на суд, и не утруждая себя длительным ночным конвоированием по сильному морозу. Подобно тому, как это произошло с красноармейцем Руденко[984] из первой партии подсудимых.

Поэтому предположим: Иванов, узнав о невозможности получить вызываемых им арестантов, передал полученное «сверху» указание доставить в суд «учредиловцев», следующих по степени опасности для Колчака после большевиков.

Показательно и то, что Иванов заявил следствию спустя более трех месяцев с момента расправы: «о расстреле восьми человек я не знал до настоящего времени[985]».

Это явная ложь, поскольку сибирские газеты разнесли подробности убийства по всей «Колчакии». И тем более это знали высокоставленные военные Томска, одной из «столиц» Сибири, где «вращался» Иванов.

Еще больше запутал картину своими показаниями судья М. Попов. Он