Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

Также Соколов сообщил Ведерникову: «Вам будут приводить арестованных, а вы их будете судить». Когда тот возразил, что нельзя судить без приказа о предании суду (на каждого подсудимого – ред.) то Соколов строго повторил: «Вам будут приводить арестованных для суда»[952].

Что же касается упомянутой Сабельниковым «спешности», это означало, что следственных документов и доказательной базы, позволяющих определить степень вины подсудимых, у колчаковцев не было. Из-за этого их, видимо, и передали военно-полевому суду, чрезвычайному органу с закрытой процедурой рассмотрения дел. Что создавало почву для серьезных нарушений и облегчения вынесения смертных приговоров, а осужденные лишались возможности их пересмотра.

Заметим, что за это вопиющее нарушение с Бржезовского и Сабельникова даже «не спросили». На вопрос почему ответ дают дневниковые записи Вологодского, описавшего общение Совета министров с Колчаком, когда тот взял под защиту военных, действовавших-де в исключительно сложной обстановке[953]. Видимо, опасавшегося, что в противном случае в будущем они не будут столь рьяно уничтожать его противников.

Показательно, что впоследствии Ведерников изменил свое показание относительно того, что актом предания суду подсудимых должен служить приказ № 81 Колчака (вопреки заявлению Матковского, сделанного 22 декабря на квартире последнего). По его словам, речь в данном случае шла лишь о приказе № 92 Бржезовского[954].[955]

И, говоря об «исправлении» показаний Ведерникова, напрашиваются параллели с сотрудничеством со следствием и Барташевского, также поспешившего опровергнуть свое же упоминание относительно того, что он действовал именем Колчака.

Бржезовский же заявил ЧСК Висковатова: «Иванову я сказал судить присылаемых ему лиц, о них будут отданы соответствующие приказы»[956].

Однако тогда же он проговорился, что не «отдавал распоряжения о суждении определенных лиц (что нарушало белогвардейские же законы – ред.) и указаний от высшего начальства по этому поводу я не получал…[957]» (Вспомним откровения Матковского про решение судить «на общих основаниях» согласно приказа Колчака).

Причем по словам Ведерникова, перед «разбором дел Иванов имел разговор (с Бржезовским – ред.) и Сабельниковым (другое косвенное подтверждение, что судом фактически руководили они – ред.)…»[958]

При этом Бржезовский утверждал о незнании того, «Кто доставил в суд (арестантов – ред.) и по чьему распоряжению…[959]»

Тем самым он пытался дистанцироваться от расправ, фактически, сливая коменданта Бобова, чей адъютант «засветился» в подготовке убийства и его осуществлении: «Я был поглощен своими прямыми делами как начальник 1-й кадровой дивизии и все мелкие распоряжения исходили от Сабельникова, также по поводу арестов в тюрьме (интересная формулировка – ред.) приказаний не отдававшего»[960].

Тем не менее, по его словам, на его начальнике штаба и коменданте Омска лежала техническая подготовка судебной работы. Которая осуществлялась, как установило предварительное колчаковское следствие, с вопиющими нарушениями законности[961].

Впрочем, согласно правилам военного судопроизводства, ключевую роль в организации военно-полевого суда должно было играть более «высокое» армейское, окружное или корпусное начальство.

Однако начштаба 2-го Степного Сибирского корпуса полковник Л.В. Василенко заявил ЧСК Висковатова, что на уже упоминаемом «совещании 22 декабря на квартире Матковского… о военно-полевом суде разговоров не было, всё это находилось в распоряжении начальника гарнизона»[962] Бржезовского.

Однако последний своими отпирательствами «сливал» не только своего подчиненного Сабельникова, но и самого себя с высшими начальниками, включая Матковского. Так, через последнего как комкора и начальника Бржезовского и должен был проходить по правилам военного судопроизводства соответствующий обвинительный материал.

Во всяком случае, если военно-полевой суд действовал при начальнике гарнизона, то его приговоры должен был утверждать другой вышестоящий командир. Которым был комкор Матковский. Однако еще Коршунов выяснил, что он делал и то, и другое вопреки закону.

В чем могли обвинить их обоих. Бржезовского – за превышение власти, Матковского – как минимум за бездействие. Но предположим, что хитрый комкор устранился от утверждения приговоров, и в результате с совершением беззакония подставился недалекий начальник гарнизона.

Так, Матковский на допросе ЧСК Висковатова снял с себя какую-либо ответственность за трагедию: «На совещании на моей квартире вечером 22 декабря вопрос о военно-полевом суде не обсуждался… я распоряжений начальнику гарнизона относительно его организации и направления на него подсудимых не отдавал. Было общее распоряжение, что ему подлежат все причастные к восстанию в ночь на 22 декабря[963]».

А это намек на приказ № 81 Колчака[964]. Показательно, что Матковский сослался на него, а не на распоряжение о борьбе с «провокаторами» близкого ему Иванова-Ринова.

Что же касается заявления Матковского относительно совещания на его квартире перед началом работы, то по данным его участников (например, Бржезовского и начальника унтер-офицерской подготовительной школы капитана Рубцова), основной темой обсуждения была подготовка к отражению ожидавшегося повторного большевистского выступления. Однако они же признали, что наказание противников Колчака там все же затрагивали[965]. И судьба арестантов могла быть решена именно там.

Также показательно, что Ведерников заявил о «незнании, отдавал ли председатель Иванов приказание, как поступить с подсудимыми (после вынесения приговора; если бы он это сделал, то судебный делопроизводитель должен был его услышать, в противном случае поулчалось, что Иванов совершил тяжелое преступление – бездействие власти в обстановке военного времени – ред.).

Относительно препровождения арестантов после суда я не помню. Все следующие дни подсудимые препровождались из суда при соответствующих бумагах (с приговором и разъяснением прав на апелляцию – ред.)»[966].

Заметим: это говорит делопроизводитель суда, чьими обязанностями было полностью фиксировать и должным образом оформить процесс судопроизводства.

А его «незнание» переводится как фактическое признание наличия серьезных нарушений судебной работы. Во всяком случае поверить в провалы памяти событий двухмесячной давности у молодого 33-летнего человека трудно.

Также обратим внимание на допущенную им показательную оговорку, заявляю следствию не об осужденных, а о подсудимых, не прошедших судебную процедуру. В этом качестве оставались представители группы Фомина. И, судя по этой ремарке, Ведерников косвенно признает свою осведомленность об их приводе на суд.

Заметим, что в случае официального прохождения арестантов военно-полевого суда со всеми соответствующими документами по закону им еще предстояла «конфирмация» (утверждение) приговоров в течение суток. За это время общественность, родственники и влиятельные друзья осужденных, например, кооператоры, подняли бы шумиху, и приговоры как минимум бы пересмотрели.

Единственным способом устранить «учредиловцев» и их союзников – Маевского и Кириенко и стало искусственное создание обстановки «самосуда».

Однако и в этом случае требовалось соблюсти определенные формальности, поскольку уголовное групповое убийство также било рикошетом по его устроителям.

И в итоге инициаторы расправы попытались найти приемлемую смешанную формулу.

Судили ли группу Фомина?