Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

напомним приведенные выше данные предварительного следствия, что Хлыбов телефонного разговора Барташевского не слышал (что сомнительно ввиду скромных размеров тюремных контор), но предположил, что тот сообщил в Гарнизонное собрание его сведения об отсутствии вызываемых арестантов. Там же предполагается, что, видимо, он общался с Черченко, хорошо знавшим эсеров-арестантов, поскольку их направляли в тюрьму через комендантское управление при сопроводительных документах[909].

Однако Барташевский пытался опровергнуть Хлыбова: «я не говорил, чтобы мне выдали членов Учредительного Собрания[910], и требования доставить именно их не получал»[911].

Подобное кардинальное расхождение в показаниях требовало проведения очной ставки между Барташевским и Хлыбовым, чего по неизвестным причинам сделано не было.

Между тем, исходя из данных допросов фигурантов дела получалось, что прав начальник тюрьмы. Так, по словам Барташевского, после его запроса на выдачу арестантов Хлыбов «прочел по бывшему у него списку 15 фамилий и объяснил, что они арестованы в Уфе за мятеж. Я сказал, что не могу со своим малочисленным конвоем взять больше 10 человек, и он составил список из восьми арестантов…[912]»

То есть он признал, что его интересовали именно «черновцы». И здесь кстати приходится версия Колосова, почему не уничтожили других «учредиловцев»: «Предполагалось расстрелять всех…, но в эту ночь не успели, и без того было много дел, а с утра поднялся большой шум…»[913].

Подытоживая вышесказанное, предположим, что «барташевцы» целенаправленно шли ликвидировать «учредиловцев», находившихся в расстрельных списках на втором месте после «большевиков».

Причем о намерении расстрелять именно членов Учредительного Собрания, указывает А.Н. Сперанский, который, весной 1919 г., находясь в омской тюрьме, где тогда же содержался и Барташевский, узнал, что он – «убийца членов Учредительного Собрания», хвалившийся «об этом своим друзьям по камере»[914].

Иными словами, убийство «учредиловцев» считалось у колчаковцев своего рода подвигом.

Важно отметить, что представители ЧСК не заинтересовались, кого еще предлагалось умертвить в ту ночь из заявленных 15 человек.

Предположим, что убийц интересовали арестанты с «громкими» фамилиями: «Ф.Ф. Федорович (как и Фомин входил в черновскую «Семерку»[915], за что его могли убить 23 декабря 1918 г.), Н.Н. Иванов, В.Н. Филипповский, Н.Г. Нестеров и А.Н. Сперанский. Их в тюрьме не оказалось.

Однако там было немало и других «учредиловцев», способных их заменить, которых не тронули.

Чем руководствовались убийцы, выбирая заключенных?

Дело в том, что колчаковцы даже спустя много дней после декабрьских событий продолжали считать погибшую «мелочевку» депутатами Учредительного Собрания, что отражено и в следственных документах. Однако, как указал Сперанский, «Из расстрелянных только Фомин был его членом. Брудерер же, Марковецкий, Барсов, Саров, Локтов, Девятов и Кириенко занимали разные должности в Комитете членов Учредительного Собрания, но сами таковыми не были»[916].

Поправим свидетеля, что Маевский был газетным редактором, а Кириенко – челябинским областным комиссаром Директории.

Между тем, со слов Павлова и Алексеевского Жардецкий указывал, что «у членов Учредительного Собрания осталось впечатление, что стража не хотела выбирать и выводить именно депутатов. Судя по фамилиям, выбирали людей с нерусскими фамилиями – латышей и немцев, почему среди уведенных оказались Лиссау, Брудерер, фон Мекк и Винтер[917]» (эстонец, единственный выживший тогда из арестантов).

Однако большинство убитых обладали «вполне русскими» фамилиями. Кроме того, предположение Жардецкого о нежелании брать на расправу «учредиловцев» ошибочно, поскольку среди погибших оказался Фомин.

Впрочем, его выжившие коллеги объясняли это тем, что он «содержался в одиночной камере, откуда и был взят[918]». Что, однако, не объясняет его попадание в «смертники».

В любом случае, исходя из данных допросов Барташевского и Хлыбова представляется, что большинству «уфимцев» грозила расправа, ведь все они, соглано указанному выше заявлению Коршунова Старынкевичу, значились членами Учредительного Собрания. И выходит, что минимум семеро из них тогда выжили лишь по счастливой случайности…

Поэтому усомнимся и версии относительно «расстрела при попытке бегства». А поскольку Барташевский целенаправленно выбирал «мятежников», он уже знал об их дальнейшей судьбе. Напротив, тот же Барсов, не чувствовавший за собой вины, рассчитывал вернуться. Да и зачем было добровольно сдавшимся бежать?

Эти сомнения подкрепляются и последующим признанием участников расстрела, что они убили красноармейца Руденко из первой партии не при побеге.

Но это всё детали. Главный вопрос – почему Хлыбов выдал Барташевскому в основном «мелочевку»? Рассмотрим версию историка Зырянова: дескать, среди «учредиловцев», переехавших в Уфу, «как видно, было много самозванцев (надо же было поскорее составить кворум»)[919], хотя он не называет их фамилии. Что и «сыграло роковую роль в их судьбе, ибо Барташевский был уверен, что уводит «учредиловцев»[920].

Однако не известно ни одного подтверждающего эту версию документа, хотя ее сторонники могут уцепиться за соответствующие показания колчаковским следователям Хлыбова: «я записывал арестантов (вернувшихся после восстания в тюрьму), расспрашивал о звании и вносил против их фамилий сведения. На этом основании и были отмечены членами Учредительного Собрания Фомин, Барсов, Марковецкий и др. Отметки эти делались, поскольку областной комиссар справлялся, кто из членов Учредительного Собрания вернулся в тюрьму…»[921]

Однако перечисленные Хлыбовым деятели не могли сообщить ему подобные сведения хотя бы потому, что за предоставление ложных данных они как раз и могли постралать по закону. Тем более, что они сдавались группами и любой из них мог и должен был поправить друг друга.

Вероятно, технические деятели КОМУЧ добавляли при опросе к своим должностям указание работник «Комитета Учредительного Собрания». Хлыбов же мог их «перепутать» с членами Учредительного Собрания. Как вариант – будучи запуган военными, он валил ответственность на погибших людей, не способных его поправить.

Как вариант, предположим: будучи представителем Поволжья, где действовал КОМУЧ, будучи там помощником симбирского тюремного инспектора, Хлыбов не мог не знать состав данной организации, особенно членов Учредительного Собрания.

Поэтому не исключено совершение им сознательного подлога для выгораживания последних, стоивший жизни непричастным к их работе. Заметим, что сибиряк Фомин в их число не входил.

Однако подмена обреченных была бы опасной игрой, и подобный обман мог стоить Хлыбову очень дорого, а он, судя по его осторожным показаниям следствию, не горел желанием схлестнуться с военными.

Также не исключено, что Хлыбов мог довериться более опытным в делах омской тюрьмы надзирателям, совершив тем самым ошибку. В пользу этой версии может говорить заявление старшего надзирателя Ф. А. Фомина: «были вызваны мной, согласно полученного от начальника (Хлыбова – ред.) списка Барсов, Лиссау, Саров и Брудерер. Я их считал членами Учредительного Собрания, т. к. они содержались в камере, предоставленной именно членам названного Собрания…[922]»

Однако данная версия, кажется, «бьётся» признанием Хлыбова, что арестантов