Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

подтвердил показания Иванова и добавил: «По окончании суда (над советскими деятелями и Маевским – ред.) в него тотчас поступили документы о 44 членах большевистской организации, за которыми он просидел часов до 6 утра и больше дел не рассматривал…[986]»

Однако совершенные Ведерниковым ошибки и глупости Бржезовского (утвердил приговоры тремя днями позднее их исполнения) при оформлении делопризводства позволили следствию раскрыть лживость показаний членов суда, составивших подложно документы[987]. Поэтому выходило, что большевиков судили уже убитыми.

Впрочем, судьи за это не ответили, о чем будет подробно рассказано в продолжении данной книги. А пока вернемся к Фомину и Ко.

Также против версии о «самосуде» противоречит открытое нарушение убийцами на глазах своего начальства правил конвоирования осужденных и официально несудимых, объединенных «ликвидаторами» прямо у здания суда в одну группу.

Чего оно почему-то не увидело. Вероятно, потому, что конвой лишь выполнял приказы «свыше».

И в итоге, видимо, под влиянием всего вышесказанного, Иванов признал, что Фомина и Ко доставили на суд. Однако они не предстали перед ним, поскольку «как раненый и контуженный, я сильно переутомился и просил Сабельникова освободить меня от участия в нем»[988].

Однако «выход из строя» одного судьи, даже председателя суда, не мог прекратить его работу – Иванову должны были найти замену, благо офицеров в Гарнизонном Собрании было много.

Предположим версии произошедшего:

1) когда среди приведенных из-за допущенной ошибки почти не оказалось «учредителей», устроители суда не захотели официально карать «мелочевку». Однако и отпустить живыми свидетелей готовящейся расправы они не могли. И потому пустили всю эту кампанию «под нож» в ожидании следующей партии подсудимых.

2) судьи (и стоящие за ними) в последний момент не стали рассматривать дело Фомина и Ко после получения запрета Колчака судить их. Поэтому арестантов уничтожили «под предлогом недопущения бегства».

3) Учитывая поздний час и усталость колчаковцев после подавления восстания, они не стали утруждать себя рассмотрением дела Фомина с Ко. И убили приведенных под шумок военного положения, рассчитывая потом «оформить» их «провокаторами», «агитаторами» и «мятежниками» на основании приказов Иванова-Ринова, Колчака и Бржезовского (как это произошло с пойманными подпольщиками), и «не вернувшимися добровольно в тюрьму».

4) убитых осудили официально. Так, Колосов утверждал, что министр юстиции С.С. Старынкевич заявил ему о вынесении Фомину и Ко официального приговора[989].

В свою очередь, комендант Бобов, оправдываясь перед ЧСК Висковатова, возможно, проговорился: «Я не приказывал Черченко расстрелять арестантов, судимых в ночь на 23 декабря 1918 г.[990]»

И, наконец, Фомина свидетельствовала ЧСК Политцентра: «впечатление, что над ними был военно-полевой суд. Один бывший на нем человек назвал среди осужденных моим друзьям, которым я верю, как себе, моего мужа… (ЧСК Политцентра почему-то не пыталась выявить этот источник – ред.)

Со слов освобожденных из тюрьмы я знаю, что когда приехали ночью брать Нила и других, тюремная администрация не хотела их выдавать, усомнившись в подлинности приказа и справлялась об этом по телефону у канцелярии начальника гарнизона или коменданта города, откуда было получено подтверждение, и их выдали…[991]»

В любом случае, судьи выставили «стрелочниками» исполнителей убийств… Что было выгодно всем, кроме их самих.

Причина же необнаружения вынесенных приговоров может объясняться их сокрытием/уничтожением, чтобы обезопасть «высокое» начальство. Вспомним заявление Матковского ЧСК Висковатова, что суд готовили на основании приказа Колчака…

А поскольку речь шла о делопроизводстве чрезвычайного органа, не отчитывавшегося перед гражданскими ведомствами, скрыть его было несложно.

В любом случае, не конвойные решили доставить арестантов в суд. Так, Черченко косвенно подтвердил версию Барташевского относительно получения им поручения «отправиться в тюрьму за другими арестантами, подлежащими суду. Кто ему это приказал и кого подлежало доставить, я не знаю. Вернувшись, я увидел восемь арестантов»[992].

Черченко показал: «на нижнем этаже, где находились приведенные в мое отсутствие Барташевским арестанты, я сказал ему, что все судившиеся подлежат по приказанию коменданта расстрелу»[993].

Однако Винтер заявил ЧСК Висковатова, что Мекка «и его спутников я на суде не видел[994]».

Аналогичные показания дал и Черченко, дополнивший их так: «осудили ли их, я не знаю»[995].

Подобные показания могли объясняться суждением разных групп арестантов в разное время или запуганностью Винтера военными, направленного на доследование. И в таком состоянии ему было не до «откровений».

Столь странное для контролера «ликвидации» Черченко неведение, вероятно, было вызвано нежеланием «подставить» себя и свое начальство. Так, согласно показаниям Падерина, помощник коменданта Черченко руководил подготовкой к ликвидации, «находился в суде как хозяин, всем распоряжался…[996] (свидетельство подчиненности военно-полевого суда коменданту Омска, в свою очередь, находившегося «под» Бржезовским – ред.).

К нему же Барташевский обращался за инструкциями. С его согласия мы взяли арестантов на суд и извозчиков, он же предупреждал нас держать себя настороже…[997]»

Согласно же Барташевскому, арестованных конвоировали пешком, тогда как Фомина, Раков и Зензинов заявляли, что это делалось на грузовике[998].

Заметим: редкие тогда машины имелись лишь у элитных подразделений и учреждений. И наличие в деле грузовика красноречиво бы продемонстировало степень вовлеченности в него колчаковских генералов. Однако способ передвижений барташевцев, несмотря на их разногласия по этому вопросу, следствие не стало выяснять.

В любом случае, выявленные факты вызывают еще большее недоверие к версии о самосуде вообще и военному судопроизводству «Колчакии» в частности.

Жертв 23 декабря судили два суда?

Одна из причин необнаружения приговоров на Фомина и Ко может объясняться параллельным действием тогда в Омске двух военно-полевых судов.

Так, Барташевский свидетельствовал, что комендантский адъютант обращался к председателю военно-полевого суда «друг Аркаша…[999]», хотя уже знакомого нам генерал-майора Иванова звали Василием[1000]. Кроме того, по данным свидетеля А.И. Винтера, председателем судившего его суда был полковник, судьями – подполковник и солдат[1001].

Заметим, что Иванова не мог заменить член суда Попов, которого звали Михаилом. Также вызывают вопросы дичности упомянутых Винтером подполковника и солдата.

Причем данных относительно замены в ходе процесса судей, как и причины этого, не имеется.

И все это, как и встреча в Гарнизонном Собрании Винтера с Мекком и Ко косвенно подтвержает версию наличия тогда в Омске двух одновременно работавших военных судов.

Во всяком случае, зная дотошность Винтера в показаниях, он вряд ли ошибался. И, будучи офицером, хорошо отличал командирские погоны.

Однако ЧСК Висковатова даже не пыталась установить все эти важные детали.

Преднамеренный самосуд или кто дал приказ о расстреле?

И, судя по показаниям исполнителей убийства и их командиров, оно было «организованным самосудом».