Власть и прогресс - Саймон Джонсон

оправданиях не было и нет недостатка, факт остается фактом: британцы никогда не делали серьезных вложений в ирригацию, внутренние водные пути, очистку воды и никогда не использовали железные дороги как способ накормить людей в отсутствие других источников пропитания у голодающих. Отношение англичан точно выразил Черчилль в 1929 году, когда ему предложили встретиться с лидерами индийского движения за независимость, чтобы получить информацию о переменах в стране. Черчилль ответил:

«Своими взглядами на Индию я вполне доволен и не хочу, чтобы их подвергали сомнению какие-то поганые индусы».

Со временем железнодорожные магистрали превратились в эффективное средство борьбы с голодом. Однако это стало возможным лишь после того, как из Индии ушли англичане.

Технологии обладают огромным потенциалом: в их силах, увеличивая производительность, улучшать жизнь миллиардов. Но, как мы уже видели, слишком часто технологии служат лишь господствующим классам, используются прежде всего ради выгоды тех, кто уже обладает богатством и властью. А тем, у кого нет права голоса или политического представительства, блага от новых технологий остаются недоступны.

Как с этим бороться?

Взгляд вигов на историю оптимистичен, но неверен. Говоря о технологическом прогрессе, важно понимать, что прогресс не наступает сам по себе. В главе четвертой мы рассказали о том, сколь многие новые сельскохозяйственные техники за последние 10 000 лет практически ничем не улучшили жизнь простых людей – зато не раз ухудшали. Первое столетие индустриализации тоже не назовешь райским: разбогатели немногие, а у большинства условия жизни резко ухудшились из-за загрязнения и распространения заболеваний.

Вторая половина XIX века была иной; но не потому, что течение истории как-то неизбежно выровнялось и повернуло к лучшему. Этот период стал непохожим на предыдущий благодаря изменениям в сути новых технологий и росту противодействующих сил, из-за которого люди во власти начали задумываться о последствиях своих действий и заботиться об «общем благе» в более широком смысле этих слов.

В отличие от стремления к автоматизации, характерного для первой стадии индустриальной революции, во второй фазе новые технологии начали создавать новые возможности как для квалифицированных, так и для неквалифицированных рабочих. Железные дороги породили массу новых задач и стимулировали всю остальную экономику, создав множество связей с другими секторами. Еще важнее оказались американские инновации, сосредоточенные на повышении эффективности, особенно путем расширения набора задач, выполняемых фабричными рабочими с использованием новых машин; такой путь был для США неизбежен из-за недостатка в стране квалифицированных рабочих. По мере распространения этих технологий в США и Европе они создали для трудящихся новые возможности и повысили предельную производительность во всем индустриализирующемся мире.

Схожим образом институциональные перемены двигались в направлении увеличения субъектности рабочих, все активнее требовавших свою долю прибыли от повышения производительности. Индустриальный рост, собирая людей вместе в городах и на заводах, облегчал для них самоорганизацию и совместную разработку идей. Это изменило политику в масштабах и завода, и страны.

В Британии чартизм и профсоюзное движение увеличили политическую репрезентацию рабочих масс и изменили мотивацию государственных деятелей. В Соединенных Штатах того же добились одновременными протестами профсоюзы и фермеры. По всей Европе рост заводов и фабрик приводил к пробуждению политического сознания и самоорганизации рабочих.

Демократизация способствовала более справедливому распределению прибыли, поскольку в целом облегчала возможность выдвигать требования о повышении зарплат и улучшении условий труда. По мере того как новые производства, товары, задачи увеличивали производительность рабочих, а ренту наниматели и рабочие делили между собой, росла и заработная плата.

Политическая репрезентация означала также и требования очистки городов; к вопросам общественного здоровья теперь приходилось относиться более серьезно.

Ничто из этого не произошло само собой; зачастую перемен приходилось долго и мучительно добиваться. Более того, улучшались условия только у тех, кто обретал политический голос. В большинстве мест в XIX веке женщины не имели права голосовать – в результате и экономические возможности, и более широкие права они получали намного медленнее мужчин.

А вот еще более серьезный контраст: в большинстве европейских колоний условия не улучшались, а значительно ухудшались. Некоторые, как Индия, насильно деиндустриализировались, и страну заполнял британский текстиль. Другие (опять же Индия и некоторые страны Африки) превращались в поставщиков сырья, призванного удовлетворить ненасытный аппетит растущей европейской промышленности. Наконец, третьи регионы, как Юг США, сталкивались с интенсификацией худшей формы принуждения к труду – рабства, а также с жестокой дискриминацией туземцев и иммигрантов; все это – «во имя прогресса».

Глава седьмая

Трудный путь

«Я молод – мне двадцать лет, но все, что я видел в жизни, – это отчаяние, смерть, страх и сплетение нелепейшего бездумного прозябания с безмерными муками. Я вижу, что кто-то натравливает один народ на другой и люди убивают друг друга, в безумном ослеплении покоряясь чужой воле, не ведая, что творят, не зная за собой вины» [рус. пер. Ю. Афонькина – прим. пер.].

Эрих Мария Ремарк, «На Западном фронте без перемен», 1929 год

«Члены Комитета пришли к единодушному согласию по следующим пунктам:

1. Автоматизация и технологический прогресс жизненно необходимы для общего благосостояния, экономической силы и безопасности страны.

2. Эта цель может и должна быть достигнута без принесения в жертву человеческих ценностей.

3. Достижение технологического прогресса без принесения в жертву человеческих ценностей требует сочетания действий правительства и частных инициатив, согласных с принципами свободного общества».

Консультативный комитет при президенте по вопросам труда и управления, 1962 год

После реформ и нового направления технического прогресса во второй половине XIX века мир преисполнился надежд – казалось, вполне оправданных. В первый раз за много тысячелетий стремительный технологический процесс шел рука об руку с институциональными условиями, распространяющими новые блага за пределы узкого круга элиты.

Но перемотаем пленку немного вперед, в 1919 год – и увидим, что все основы общего процветания лежат в руинах. Для европейцев, вступивших в жизнь в начале XX века, мир оказался ареной растущего экономического неравенства и беспрецедентной кровавой мясорубки, названной Великой войной и погубившей около 20 млн человек. Трагическая гибель миллионов молодых мужчин и женщин стала результатом жестоких, но эффективных военных технологий: от новых винтовок до мощных бомб, танков, военной авиации и отравляющих газов.

Эта темная сторона технологий от большинства людей не ускользнула. Много тысячелетий война оставалась обычным делом, но орудия истребления друг друга со времен Средневековья ненамного изменились. В 1815 году, при Ватерлоо, Наполеон и его противники были вооружены преимущественно короткоствольными мушкетами и гладкоствольными пушками – оружием, почти не изменившимся за столетия. Всего 100 лет спустя Европа вновь вышла на поле брани, вооруженная куда более продвинутыми орудиями смерти.

Беды не ограничились войной. Начиная с 1918