Кукла на цепочке - Алистер Маклин

секунд. Где-то на полпути вниз я в последний раз вдохнул воздух, прежде чем вода в фюзеляже накрыла меня с головой. И затем минуту-полторы боролся с заклинившей дверью. Еще минута, чтобы прийти в себя, полминуты, чтобы найти открытую дверь, а потом сколько? Шесть минут, семь? Не менее семи. Получается где-то около десяти минут. Комок снова вернулся в горло.

На какой глубине я нахожусь? Это был вопрос жизни и смерти. Судя по давлению в кабине, довольно глубоко. Но насколько глубоко? Десять морских саженей? Пятнадцать? Двадцать? Я старался вспомнить карту пролива. В самом глубоком месте было восемьдесят морских саженей, и оно располагалось довольно близко к южному берегу, поэтому здесь, должно быть, глубоко. Боже правый, я мог находиться на глубине целых двадцати пяти морских саженей! Если так и есть, то это все. Конец. А что там с таблицами декомпрессии? На тридцати морских саженях человек, который находился под водой десять минут, должен потратить восемнадцать минут на остановки для декомпрессии при всплытии с глубины. Если вы вдыхаете воздух под давлением, в тканях накапливается избыточный азот. При подъеме на поверхность азот с потоком крови поступает в легкие и выделяется при дыхании, если же вы поднимаетесь слишком быстро, то дыхание не справляется и в крови формируются пузырьки азота, приводящие к агонии и жуткой боли в конечностях и суставах. Даже на двадцати морских саженях мне потребуется шестиминутная остановка для декомпрессии по пути вверх, в одном я точно не сомневался: я не мог позволить себе такие остановки. Иначе мне конец. Еще я точно знал, что каждая секунда моего пребывания здесь приближает меня к кессонной болезни, очень мучительной и невыносимой. Перспектива вынырнуть на глазах безжалостных людей со взведенным оружием тотчас показалась более привлекательной по сравнению с альтернативой. Я несколько раз глубоко вдохнул, чтобы как можно лучше насытить кровь кислородом, максимально выдохнул, еще раз напоследок глубоко вдохнул, чтобы молекулы кислорода попали в каждый уголок и отверстие легких, нырнул под воду, вытолкнул себя через дверной проем и поплыл к поверхности.

Я потерял счет времени при падении, то же самое произошло и сейчас, при подъеме. Я старался плыть медленно и размеренно сквозь толщу воды, но не переусердствовать, чтобы не истощить весь запас кислорода. Каждые несколько секунд я выпускал немного воздуха изо рта, чтобы уменьшить давление в легких. Я посмотрел вверх – вода надо мной черная как смоль. Надо мной могло быть саженей пятьдесят, поскольку никакого проблеска света я не видел. А затем неожиданно, прежде чем истощился мой запас воздуха и легкие снова начали болеть, вода стала на тон светлее. Голова ударилась обо что-то твердое и жесткое. Я схватился за этот предмет, выплыл на поверхность и вдохнул полные легкие холодного соленого прекрасного воздуха и стал ожидать начала декомпрессионных болей: острых мучительных судорог в суставах. Удивительно, но ничего не произошло. Я находился на глубине не более пятнадцати морских саженей, но даже при таких условиях у меня должны появиться болезненные ощущения. Значит, все-таки глубина составляла около десяти морских саженей.

Последние десять минут мой мозг претерпел столько ударов, сколько и остальные части тела, но его состояние было не таким плачевным, чтобы я не смог распознать предмет, за который зацепился. Это был судовой руль, что подтверждалось следующим: два медленно поворачивающихся винта в нескольких футах надо мной вздымали молочную светящуюся воду. Я всплыл прямо под судном наших друзей. Мне повезло. Если бы я всплыл под одним из винтов, то мне непременно отсекло бы голову. Даже сейчас, если человек у штурвала неожиданно решит дать задний ход, меня засосет в один из двух винтов и закончится тем, что из меня получится мясной фарш. Зачем думать о том, что может не произойти? Я и без этого пережил слишком многое.

С левого борта я видел риф, о который мы разбились. Он ярко подсвечивался парой мощных прожекторов с палубы судна. Мы дрейфовали где-то в сорока ярдах от рифов, работа двигателей поддерживала положение судна относительно ветра и волн. Один из прожекторов время от времени вглядывался в темные воды. Я не видел ни одного человека на палубе, но и без этого знал, чем они заняты: они выжидательно смотрели в воду, сняв предохранители с оружия. Я не мог разглядеть самого судна, но был уверен, что узнаю его при любых обстоятельствах, стоит мне только снова его увидеть. Я вынул нож из чехла за шеей и сделал глубокую V-образную метку на задней кромке руля.

Впервые я услышал голоса. Если быть точнее, четыре голоса, которые с легкостью распознал. Даже если я доживу до такой глубокой старости, что сам библейский Мафусаил будет выглядеть на моем фоне подростком, то никогда их не забуду.

– Квинн, ты что-нибудь видишь со своей стороны? – Это был капитан Имри, человек, устроивший на меня охоту на борту «Нантсвилла».

– Ничего, капитан.

Чувствую, как волосы на затылке встают дыбом. Это Квинн. Он же Дюррен, поддельный таможенник. Человек, который чуть было меня не задушил.

– А что у тебя, Жак? – Снова голос капитана Имри.

– Ничего, сэр. – А это уже специалист по автоматам. – Мы здесь торчим восемь минут, и прошло пятнадцать минут, с тех пор как они упали в воду. Нужны очень крепкие легкие, чтобы оставаться под водой так долго, капитан.

– Тогда отбой, – произнес Имри. – Всех нас ожидает вознаграждение за выполненную этой ночью работу. Крамер?

– Да, капитан Имри. – Голос такой же гортанный, как и у Имри.

– Полный вперед. К проливу.

Я оттолкнулся назад и глубоко нырнул. Воды над моей головой забурлили и засияли. Оставаясь на глубине около десяти футов, я взял направление на риф. Не знаю, сколько времени я плыл таким образом. Определенно, меньше минуты, мои легкие были не теми, что прежде, даже не теми, что пятнадцать минут назад. Когда меня вытолкнуло на поверхность, я накинул темный капюшон дождевика на голову.

Хотя в этом не было никакой необходимости. Я едва разглядел слабое мерцающее очертание кильватерной струи. Прожектора погасли. Если капитан Имри решает, что работа закончена, значит так оно и есть. Вполне ожидаемо, судно перемещалось в полной темноте, с выключенными внутренними и ходовыми огнями.

Я повернулся и медленно поплыл к рифу. Добрался до валуна и держался за него, пока силы не вернулись к моим болевшим мышцам и изможденному телу. Никогда бы не поверил, что какие-то пятнадцать минут могут так отрицательно повлиять на человека. Я оставался в таком положении пять минут. С удовольствием провел бы там и час, но время работало против меня. Я снова нырнул и направился к берегу.

Трижды я пробовал, и трижды мне не удалось забраться с надувной шлюпки на планшир «Файркреста». Необходимо было преодолеть расстояние в четыре фута, не больше. Всего четыре фута. А мне казалось, что задача сродни покорению горы Маттерхорн. С четырьмя футами справился бы десятилетний ребенок. Но не старец Калверт. Я не докричался до Ханслетта. Звал его трижды, но он так и не появился. На «Файркресте» было темно, тихо и безжизненно. Да где он, черт возьми?! Уснул? Отправился на берег? Нет, Ханслетт точно не на берегу, он обещал оставаться на борту на случай, если дядя Артур выйдет на связь. Значит, спит в своей каюте. Я чувствовал, как внутри меня нарастает слепой, безрассудный гнев. Ну это уже свинство, особенно после всего того, что я пережил! Значит, он преспокойно спит. Я крикнул как можно громче и несильно постучал по стальному корпусу рукоятью «люгера». Ханслетт так и не появился.

На четвертый раз у меня все-таки вышло взобраться на судно. Я сильно рисковал, но у меня получилось. В течение нескольких секунд я, с фалинем шлюпки в руках, балансировал, лежа на животе на краю планшира, затем мне удалось втащить себя на борт. Я закрепил фалинь и пошел искать Ханслетта. Да, мне есть что ему сказать.

Но мне так и не довелось побеседовать с Ханслеттом, потому как я не нашел его. Я обыскал «Файркрест» от форпика до кормового рундука, но Ханслетта нигде не было.