Кукла на цепочке - Алистер Маклин

– Да, мистер Гудбоди, – ответил Жак, продолжая деловито запускать часы.

– Если я исчезну…

– О нет, вы не исчезнете. Ночью я хотел, чтобы вы исчезли в гавани, но принятая мною впопыхах мера была слишком грубой, недостойной моего профессионализма. На этот раз у меня появилась идея получше, не правда ли, Жак?

– Истинная правда, мистер Гудбоди.

Жаку теперь приходилось почти кричать, чтобы его услышали.

– Так что, мистер Шерман, вы не исчезнете. Нам это совершенно ни к чему. Вас найдут через несколько минут после того, как вы утонете.

– Утону?

– Именно так. Ну да, вы полагаете, что полиция сразу же заподозрит неладное. Вас осмотрят врачи. И что же обнаружат первым делом? Что ваши плечи испещрены следами инъекций. Я знаю, как сделать, чтобы проколы двухчасовой давности выглядели двухмесячными. Далее вскрытие покажет, что вы накачаны наркотиками. Конечно, а как же иначе? Мы их введем, пока вы будете без сознания, часа за два до того, как столкнем вашу машину вместе с вами в канал. А потом вызовем полицию. Конечно, в случайную автокатастрофу поначалу не поверят. Майор Шерман, бесстрашный следователь из Бюро Интерпола по борьбе с наркотиками, и не справился с управлением? Но затем вас обыщут. И найдут шприцы, ампулы с героином, в карманах следы каннабиса. Досадно, досадно. Еще один служил и нашим, и вашим.

– А ты не так уж глуп для психопата, – сказал я.

Гудбоди улыбнулся, и это, вероятно, означало, что он не слышит меня в нарастающей какофонии часов.

Преподобный надел мне на голову наушники из пористой резины и закрепил их, не пожалев клейкой ленты. Сразу стало гораздо тише – наушники послужили звукоизоляцией. Гудбоди прошел к усилителю, снова улыбнулся мне и нажал кнопку включения.

Ощущение было как от сильнейшего удара током. Мое тело выгибалось дугой, дергалось в жутких судорогах, и я знал: те малые участки лица, что не скрыты от глаз преподобного пластырями и скотчем, корчатся в страданиях.

Эти муки были раз в десять злее, страшнее тех, что сумел мне причинить Марсель.

Безумные вопли банши терзали мне уши, пронзали голову, точно раскаленные вертелы; казалось, мозг рвется на куски. Я не понимал, почему еще не лопнули барабанные перепонки. Никогда не сомневался в том, что достаточно мощный и резкий звук, раздавшись достаточно близко к ушам, способен на всю жизнь лишить слуха. Но со мной такого не произошло. Как, по всей очевидности, и с Джорджем. Сквозь муки я смутно вспомнил, что Гудбоди объяснил смерть Джорджа ослабленным состоянием его организма.

Я ворочался с боку на бок – инстинктивная животная реакция, уклонение от источника боли, – но далеко отстраниться не мог. К рым-болту Жак подвесил меня довольно коротким резиновым тросом, позволяющим сдвинуться не более чем на пару футов в любом направлении. В конце одного из таких сдвигов мне удалось достаточно сфокусировать взгляд, чтобы увидеть Гудбоди и Жака, – они находились за дверью, увлеченно наблюдали за моими страданиями через ее верхнюю, стеклянную половину.

Спустя несколько секунд Жак поднял левое запястье и постучал по часам. Гудбоди неохотно кивнул, и оба скрылись. Купаясь в слепящем океане боли, я предположил, что они спешат управиться со своим делом побыстрее, чтобы не пропустить упоительный финал.

Через пятнадцать минут я потеряю сознание. Так обещал Гудбоди. Конечно же, это наглая ложь. Такая пытка любого сломает за две-три минуты – и психически, и физически.

Я неистово крутился из стороны в сторону, пытался расколоть наушники об пол или сорвать их с головы. Но в этом отношении Гудбоди не солгал – наушники были очень прочны, а скотч намотан умелыми руками так плотно, что от моих усилий лишь открылись раны на лице.

Качались маятники, щелкали стрелки, почти непрерывно били куранты. И ни малейшего послабления мне, ни кратчайшей передышки от этого свирепого натиска на нервную систему, натиска, вызывающего неконтролируемые эпилептические конвульсии. Будто один непрерывный электрический разряд мощностью чуть ниже убойной. Теперь я поверил в рассказы о пациентах, после курса электрошоковой терапии очутившихся на операционном столе с переломами конечностей из-за непроизвольных мышечных сокращений.

Я чувствовал, как помрачается рассудок, и попытался ускорить этот процесс. Беспамятство! Все отдам за беспамятство!

Я потерпел неудачу.

Я терпел неудачи на каждом шагу. Все, к чему я прикасался, рушилось и гибло.

Убита Мэгги. Убит Дюкло. Убита Астрид. И ее брат Джордж.

Осталась только Белинда, и ей предстоит умереть сегодня вечером.

Тотальный разгром!

И в этот момент я понял самое главное.

Я понял, что не могу допустить гибели Белинды.

Это меня спасло. Теперь я знал, что обязан выпутаться. Плевать на уязвленную гордость. Плевать на допущенные ошибки. Плевать на торжествующего Гудбоди и его извергов-сообщников. Пусть эти мерзавцы наводняют мир своими наркотиками, мне и на это плевать. Но я не могу допустить гибели Белинды.

Я сумел кое-как придвинуться к стене и упереться в нее спиной. Мало того что мое тело сотрясали частые конвульсии, я еще и вибрировал всеми конечностями, причем так сильно, будто меня привязали к гигантскому отбойному молотку. Ни на чем не мог сосредоточиться дольше чем на пару секунд, но отчаянно вертел головой, силясь углядеть хоть что-нибудь, что даст надежду на спасение.

Ничего подобного не попадалось на глаза.

А шум в моей голове внезапно вырос до сокрушительного крещендо.

Вероятно, это били большие часы рядом с усилителем. Я завалился на бок, будто получил в висок удар кувалды с торцом два дюйма на четыре. Прежде чем соприкоснуться с полом, моя голова задела какой-то выступ, расположенный чуть выше плинтуса.

От моей способности фокусировать зрение уже ничего не осталось, но я смутно различал предметы, находившиеся совсем близко, а до этого предмета было не больше трех дюймов. Помраченному мозгу понадобилось несколько секунд, чтобы идентифицировать увиденное, но, когда это произошло, я заставил себя снова принять сидячее положение.

Предмет оказался электрической розеткой.

Поскольку руки были связаны за спиной, потребовалась целая вечность, чтобы отыскать концы провода, державшего меня в плену. Ощупав их подушечками пальцев, я убедился, что оба оголены. Затем была предпринята отчаянная попытка вставить эти концы в розетку – мне и в голову не пришло, что она может иметь крышку; впрочем, в таком старом доме это было маловероятно. Руки тряслись настолько сильно, что никак не удавалось найти отверстия.

Сознание ускользало. Я чувствовал проклятую розетку, нащупывал дырки, но не мог воткнуть в них концы провода.

Я уже ничего не видел, пальцев почти не ощущал, боль была невыносимой, и, кажется, я беззвучно орал в агонии, как вдруг полыхнуло синевато-белое – и я опрокинулся на бок.

Не возьмусь сказать, сколько времени я провалялся в отключке. Но уж всяко не меньше десяти минут. А когда очнулся, первым, что обнаружил, была чудесная, упоительная тишина. Не абсолютная, так как по-прежнему слышался бой часов, но спасительная – я сжег важный предохранитель, и теперь наушники снова служили изоляцией.

Я добился полулежачего положения. Чувствовал, как стекает по подбородку кровь, а позднее обнаружил, что прокушена нижняя губа. Все лицо было залито потом, а ощущения в теле – словно оно повисело на дыбе.

Но это меня не волновало. Я тонул в блаженстве, которое дарила тишина. Люди в БОБШ[8] – молодцы, они знают, с чем воюют.

Последствия чудовищной пытки прошли быстрее, чем я ожидал, но прошли далеко не полностью, и я знал, что острая боль в висках и барабанных перепонках, а также мучительные ощущения во всем теле сойдут на нет еще очень не скоро. Как бы то ни было, миновало не меньше минуты, прежде чем я сообразил: если Гудбоди и Жак сейчас вернутся и увидят меня сидящим у стены с идиотским блаженством на физиономии, то на этот раз они обойдутся без полумер. Я бросил взгляд на дверное окно, но за ним еще не появились удивленно вскинутые брови.

Я снова растянулся на полу и возобновил корчи. И вряд ли опоздал с этим больше чем на десяток секунд. После третьего или четвертого поворота лицом