Кукла на цепочке - Алистер Маклин

к двери увидел головы Гудбоди и Жака. Пришлось усилить рвение: я неистово катался, выгибался дугой, бился в судорогах. Все это причиняло страдания едва ли меньшие, чем прежняя пытка. Каждый раз, когда я поворачивался к двери, мучители видели мое искаженное лицо – либо с выпученными, либо с зажмуренными от боли глазами и залитое потом. Вероятно, этот пот вкупе с кровью из пары-тройки открывшихся ран, нанесенных мне Марселем, сделали спектакль вполне убедительным.

Гудбоди и Жак широко улыбались, хотя выражение лица Жака не шло ни в какое сравнение с елейной миной Гудбоди.

После особенно впечатляющего рывка, когда я всем телом оторвался от пола и едва не выбил плечо при возвращении на него, я решил поумерить пыл, чтобы Гудбоди не заподозрил неладное. Мои корчи все слабели; последняя конвульсия – и я замер.

Истязатели вошли. Гудбоди сразу направился к усилителю, выключил его, лучезарно улыбнулся и снова включил – вспомнил о своем намерении не только лишить меня сознания, но и свести с ума. Жак что-то сказал преподобному; тот неохотно кивнул и выключил усилитель. Надо полагать, Жаком двигало не сострадание, а знание, что мертвому вводить наркотики сложнее, чем живому.

Жак походил по помещению, останавливая маятники больших часов. Затем оба приблизились ко мне. Жак для поверки пнул по ребрам, но я уже слишком много испытал, чтобы отреагировать на такой пустяк.

– Ну-ну, дружище, – с трудом расслышал я укоризненный голос Гудбоди. – Понимаю ваши чувства, но чтобы никаких следов. Следы не понравятся полиции.

– Да вы на его рожу посмотрите, – запротестовал Жак.

– Тут вы правы, – дружелюбно согласился Гудбоди. – И все же освободите запястья – на них не должно быть кровоподтеков, когда пожарные выловят его из канала. А наушники спрячьте.

Жак выполнил оба распоряжения в течение десяти секунд. Когда снимал наушники, мне казалось, что вместе с ними он стаскивает мое лицо. Жак не церемонился со скотчем.

– А от этого, – кивнул Гудбоди в сторону Джорджа Лемэя, – избавьтесь. Вы знаете, каким образом. Я пришлю Марселя, чтобы он вам помог с Шерманом.

Несколько секунд длилась пауза. Я знал, что Гудбоди смотрит на меня сверху. Затем, видимо вспомнив, что на Марселя надежды мало, он вздохнул и сказал:

– Ах да. Жизнь – это только тень[9].

С этими словами Гудбоди удалился. Он напевал на ходу, и я отродясь не слышал такого душевного исполнения «Пребудь же со мной»[10]. Надо отдать должное преподобному – он имел отменное музыкальное чутье.

Жак прошел в угол помещения, достал с полдесятка массивных гирь и продел в их проушины кусок резинового шнура. Затем приладил эту низку к телу Джорджа, как пояс. Действия Жака не оставляли места сомнениям. Он выволок Джорджа в коридор, и я слышал, как скребут о пол каблуки мертвеца.

Я встал, размял руки и пошел следом. Приблизившись к двери, услышал звук тронувшегося с места автомобиля. Сидеть в нем мог только Гудбоди – Жак, стоявший возле трупа и глядевший в открытое окно, коротко салютовал на прощанье.

Жак отвернулся от окна, чтобы заняться подготовкой Джорджа к погребению. И замер, потрясенный. Я находился всего лишь в пяти футах, и по его окаменевшему лицу было видно: в моих глазах он прочел, что его преступный путь окончен.

Жак судорожно схватился за пистолет, находившийся в кобуре под мышкой, но, возможно, в первый раз на своем веку – и уж точно в последний – он действовал слишком медленно. А еще какое-то мгновение отнял парализовавший его шок.

Едва оружие выскользнуло из кобуры, я врезал Жаку под ложечку, а когда он скрючился, вырвал пистолет из обессилевшей руки и нанес яростный удар рукоятью в висок. Жак, потеряв сознание, отшатнулся, наткнулся на подоконник и начал заваливаться; выглядело это странно, точно в замедленной съемке. Я стоял и смотрел, как он опрокидывается, затем, услышав всплеск, подошел к окну и выглянул наружу. Возмущенная вода билась в стену замка, и со дна рва бежал рой пузырьков.

Я посмотрел влево – там «мерседес» въезжал в арку. Подумалось: должно быть, преподобный сейчас поет четвертый куплет гимна.

Я вышел, оставив дверь открытой. На лестнице задержался и посмотрел вниз: поток пузырьков все слабел и наконец прекратился совсем.

Глава 13

Сидя в «опеле», я смотрел на свой пистолет, отобранный назад у Жака, и размышлял. Пистолет как пистолет, разве что есть у него одна маленькая особенность: похоже, кто угодно может отнять его у меня, если захочет. Эта мысль, будучи крайне неприятной, дала закономерный вывод: мне нужен второй, запасной ствол. Поэтому я достал из-под сиденья женскую сумочку и извлек из нее «лилипут», который сам же и подарил Астрид. Потом задрал левую штанину, засунул пистолет стволом вниз в носок и ботинок, носок подтянул повыше, а штанину одернул пониже. Уже собирался закрыть сумочку, как вдруг заметил две пары наручников. Какое-то время я колебался: уж очень велика вероятность, что в скором времени эти наручники застегнутся на моих собственных запястьях. Но рассудил так: в Амстердаме я подвергаюсь риску с момента прибытия, а потому бороться с этим явлением уже слишком поздно. Так что я положил обе пары в левый карман пиджака, а ключи – в правый.

Когда я вернулся в старый район Амстердама, уже привычно оставив позади немало потрясающих кулаками и звонящих в полицию автомобилистов, на улицах зарождались сумерки. Дождь ослабел, но ветер неуклонно набирал силу, гоня по каналам мутную рябь.

Я свернул на улицу, где находился склад. Там было пусто: ни машин, ни пешеходов. То есть пустовала сама улица, а на третьем этаже хоромины Моргенштерна и Маггенталера торчал в открытом окне, уперев локти в подоконник, грузный мужчина в рубашке, и по тому, как он активно ворочал головой, я понял, что наслаждение вечерней прохладой Амстердама – не главная причина его пребывания в этом месте.

Я миновал склад и доехал до дамбы. Там высадился и позвонил де Граафу из телефонной будки.

– Где вы были? – властно осведомился де Грааф. – И что делали?

– Ничего такого, что представляло бы для вас интерес. – Пожалуй, еще никогда мне не приходилось так нагло врать. – Но я готов поговорить.

– Говорите.

– Не здесь. Не сейчас. Не по телефону. Но если вы с ван Гельдером как можно скорее подъедете к складу Моргенштерна и Маггенталера…

– То вы нам все расскажете?

– Обещаю.

– Уже едем, – мрачно сказал де Грааф.

– Секундочку! Возьмите обычный фургон, припаркуйтесь в начале улицы. Они поставили у окна наблюдателя.

– Они?

– Вот об этом-то я и хочу поговорить.

– А наблюдатель?

– Отвлеку его. Придумаю какой-нибудь трюк.

– Понятно. – Де Грааф выдержал паузу и с прежней угрюмостью продолжил: – Зная ваш стиль, боюсь даже гадать, что это будет за трюк.

Он положил трубку.

Я зашел в ближайший магазин хозтоваров, купил клубок бечевки и самый большой разводной ключ Стилсона из тамошнего ассортимента. Через четыре минуты «опель» стоял менее чем в ста ярдах от склада, но на другой улице.

Я вошел в очень узкий и скверно освещенный проулок между улицей, на которой стоял склад Моргенштерна и Маггенталера, и другой, параллельной. Первое же складское здание, к которому я приблизился слева, располагало шаткой деревянной пожарной лестницей. При пожаре она бы сгорела в первую очередь, но другой поблизости не имелось. Я прошел не меньше пятидесяти ярдов вдоль здания, которое, по моим прикидкам, принадлежало Моргенштерну и Маггенталеру, и не увидел никаких средств экстренной эвакуации. Не иначе в этой части Амстердама предпочтение отдается связанным друг с другом простыням.

Я вернулся к единственной и неповторимой пожарной лестнице и взобрался на крышу. Она мне не понравилась – как и прочие крыши, которые я был вынужден пересечь, чтобы попасть на нужную. Все коньки были прямоугольными, скаты – крутыми и после дождя предательски скользкими, и архитекторы былых времен, непонятно почему считавшие похвальным стремление разнообразить стили и формы, потратили прорву труда, чтобы крыши не походили друг на дружку ни по форме, ни по высоте.

Поначалу я действовал осторожно, но от осторожности было мало проку, и вскоре я разработал единственный практичный способ перебираться с конька на конек.

Я бегом спускался по крутому скату