Кукла на цепочке - Алистер Маклин

доброте своей христолюбивой души взялся перевоспитать и спасти от участи худшей, чем гибель, приходят на его мессы, держа в нежных ладошках Библию. Некоторые из этих прелестниц, одетые монашками, уносят в ладошках другую Библию, а после толкают героин в ночных клубах. Оставшийся товар – большая часть прибывшей партии – переправляется в Кастель-Линден. Или я что-то упустил, а, Гудбоди?

По его физиономии было видно, что я не упустил ничего важного, но он смолчал. Я приподнял пистолет:

– Ну что ж, с тебя и начнем.

– Здесь никто не может взять закон в собственные руки! – резко произнес де Грааф.

– Так видно же, что он пытается сбежать, – рассудительно возразил я.

Гудбоди стоял неподвижно. Он был не в силах поднять руки еще хоть на миллиметр.

И тут уже второй раз в этот день у меня за спиной прозвучало требование расстаться с оружием.

Я медленно повернулся и уронил пистолет, который у меня мог забрать любой желающий. Каковым на этот раз оказалась Труди, вышедшая из тени и остановившаяся в пяти футах от меня. Ее правая рука удивительно твердо держала люгер.

– Труди! – Де Грааф потрясенно уставился на улыбающуюся во весь рот блондинку. – О боже! Как это пони…

Он не договорил, зато вскрикнул от боли, когда ван Гельдер саданул пистолетом ему по запястью.

Оружие де Граафа грохнулось на пол; и когда полковник повернулся к ударившему его коллеге, его лицо выражало лишь кромешное изумление.

Гудбоди, Моргенштерн и Маггенталер опустили руки, причем двое последних достали из карманов оружие. Так много квадратных ярдов ткани они тратили, чтобы укрывать свои обильные телеса, что услуги особого портного им не требовались.

Гудбоди вынул носовой платок, вытер лоб, который остро в этом нуждался, и раздраженно отчитал Труди:

– А ты не спешила с выходом на сцену.

– О, я наслаждалась зрелищем! – хихикнула она, и этот радостный, беззаботный голосок мог охладить кровь даже у замороженной камбалы. – Наслаждалась каждым счастливым мгновением!

– Не правда ли, трогательная пара? – обратился я к ван Гельдеру. – Ваша приемная дочурка и ее дружок-святоша. Ох уж эта подкупающая детская невинность…

– Заткнись, – процедил ван Гельдер. Он подошел ко мне, провел ладонью по телу и не нащупал оружия. – Сядь на пол. Держи руки так, чтобы я их видел. Де Грааф, к тебе это тоже относится.

Мы выполнили приказ. Я сидел, скрестив ноги, положив предплечья на бедра, а кисти на лодыжки. Де Грааф смотрел на меня, на его лице – абсолютное непонимание.

– Как раз подходил к этому моменту, – виновато произнес я. – Собирался объяснить, почему вы сами так мало продвинулись в поисках источника наркотиков. О том, чтобы не было продвижения, позаботился ваш верный помощник, инспектор ван Гельдер.

– Ван Гельдер? – Де Грааф, даже имея перед носом все вещественные доказательства, не мог поверить в предательство старшего офицера полиции. – Этого не может быть! Этого просто не может быть…

– Он на вас наставил не леденец на палочке, – мягко указал я. – Ван Гельдер – босс, ван Гельдер – мозг. Он Франкенштейн, а Гудбоди – всего лишь чудовище, вышедшее из-под его контроля. Правильно я говорю, а, ван Гельдер?

– Правильно. – Взгляд, устремленный ван Гельдером на Гудбоди, не сулил тому приятного будущего.

Впрочем, я сомневался, что у преподобного есть будущее.

Я посмотрел на Труди без всякой симпатии.

– Что же касается нашей маленькой Красной Шапочки, то она любовница ван Гельдера…

– Любовница? – Де Грааф был так сильно потрясен, что даже не выглядел потрясенным.

– Именно так, любовница. Но мне кажется, что «папочка» ее уже разлюбил. Ван Гельдер, я угадал? Слишком уж она спятила. В качестве второй половинки теперь годится разве что для преподобного. – Я повернул голову к де Граафу. – Эта симпатюля никакая не наркоманка. Да, у нее руки исколоты, но Гудбоди умеет имитировать следы инъекций, он сам мне об этом сказал. Ее психологический возраст – не восемь лет, она старше самого греха. И в два раза подлее.

– Я не знал. – В голосе де Граафа теперь звучало изнеможение. – Я не понимаю…

– Труди выполняла три задачи сразу, – продолжал я. – Коль скоро у ван Гельдера такая дочь, кто усомнится, что он злейший враг наркотиков и негодяев, которые на них наживаются? Она была идеальным посредником между ван Гельдером и Гудбоди – эти двое никогда не контактировали, даже по телефону. И что самое главное, она была важнейшим звеном в цепи поставок героина. Отвозила куклу на Гейлер, меняла ее на другую, с начинкой, потом в парке Вондела подходила к кукольному фургону и снова меняла. Вот этот-то фургон и доставил ее сюда, приехав за товаром. Наша Труди – очень милый ребенок, но напрасно она воспользовалась белладонной, чтобы придать своим глазам наркоманскую остекленелость. Я могу чего-то не понять сразу, но дайте срок и поколотите по голове – и до меня обязательно дойдет. Мне со многими наркоманами довелось пообщаться, и у всех глаза были не такие.

Труди снова хихикнула и облизнулась:

– Можно, я выстрелю? В ногу ему? Повыше?

– Детка, ты прелесть, – сказал я, – но тебе следует правильно расставлять приоритеты. Почему бы не посмотреть вокруг?

Она посмотрела вокруг. Все посмотрели вокруг. Кроме меня. Я поймал взгляд Белинды и едва заметно кивнул на Труди, стоявшую между ней и открытым грузовым люком. Белинда, в свою очередь, бросила взгляд на Труди, и это означало, что она поняла.

– Эх вы, болваны! – презрительно заговорил я. – Откуда, по-вашему, у меня все эти сведения? Мне их слили! Мне их слили двое прохвостов – они перепугались до смерти и продали вас за ломаный грош. Это Моргенштерн и Маггенталер!

Среди присутствующих, несомненно, были и нелюди в плане духовном, но в плане физическом они все же были людьми. Эти люди-нелюди дружно уставились на Моргенштерна и Маггенталера, которые стояли с выпученными от изумления глазами и разинутым ртом. Вот такими и скончались два толстяка, потому что оба были вооружены, а пистолет, оказавшийся у меня в руке, был слишком маломощным, чтобы я рискнул всего лишь ранить их.

Одновременно Белинда ринулась к Труди. Застигнутая врасплох, та отшатнулась, зацепилась ногами за порог люка и исчезла из виду.

Ее истошный тонкий крик не успел оборваться, а де Грааф уже предпринял отчаянную попытку дотянуться до руки ван Гельдера. Но у меня не было времени смотреть, чем это закончится, потому что Гудбоди силился вытащить пистолет. Я привстал и совершил прыжок в партере. Гудбоди обрушился на пол, и надо отдать должное прочности последнего – все доски остались на своих местах. А через секунду я уже был у преподобного за спиной, и у него изо рта вырывался то ли хрип, то ли клекот, потому что кисть моей руки, обвившейся вокруг его шеи, тянулась, чтобы ухватиться за плечо.

Де Грааф лежал на полу и слабо стонал; из рассеченного лба лилась кровь. Ван Гельдер держал перед собой сопротивляющуюся Белинду как щит – точно так же, как я держал перед собой Гудбоди. Инспектор улыбался. Наши пистолеты были направлены друг на друга.

– Шерманы во всем мире одинаковы, – заговорил ван Гельдер спокойным, будничным тоном. – Они никогда не причинят вред невиновному, особенно такой красотке, как эта девица. Что же до Гудбоди, то мне не жалко превратить его в дуршлаг. Я доходчиво объяснил?

Я взглянул на Гудбоди – на правую сторону его головы, только и видимую мне. Цвет кожи колебался между фиолетовым и сиреневым, и трудно было судить, в чем причина – в нехватке воздуха или в реакции на хладнокровное предательство партнера. Даже не знаю, почему я на него смотрел. Уж конечно, не сопоставлял ценность Белинды и Гудбоди в качестве заложников. За спиной у Белинды ван Гельдер в такой же безопасности, как беглец в храме. Конечно, если это не храм преподобного Гудбоди.

– Доходчиво, – сказал я.

– И вот что еще следует принять во внимание, – продолжил ван Гельдер. – У тебя пугач, а у меня кольт.

Я кивнул.

– А значит, я в выигрыше. – Он попятился к лестнице, все так же прикрываясь Белиндой. – В начале улицы стоит синий полицейский фургон. Мой фургон. Я на нем уеду. Но прежде разобью все телефоны в этом здании. По пути туда я собираюсь разбить телефоны в офисе. Когда подойду к фургону, взгляну на погрузочный люк, и, если не увижу тебя там, она мне больше не понадобится. Ты понял?

– Я понял. Но если ты