Кукла на цепочке - Алистер Маклин

Метрдотель принял заказ и удалился. Ван Эффен сказал:

– Перед вами сценарий, и он вам не нравится.

– Мне все это вообще не нравится. Если что-то случится с этой девушкой, ярость Давида Мейера будет ужасной, а тому, на кого она будет направлена, придется совсем плохо. Кроме того, несмотря на маскировку, Анну могут раскрыть. Ты прекрасно знаешь, Питер, что это возможно. Одно неосторожное слово, обмолвка, неосторожный поступок – да мало ли что! Это будет подарок судьбы для нищих кракеров, а тем более для профессионального похитителя. Ее отец заплатит пять, десять миллионов гульденов, чтобы получить ее назад. Как тебе это нравится, Питер?

Лейтенант собрался что-то сказать, но в этот момент рядом с ними остановился официант:

– Лейтенанта ван Эффена к телефону.

Ван Эффен извинился и ушел. Де Грааф спросил:

– А как вам это нравится?

– Так, как это было изложено, совершенно не нравится. Я не хочу быть дерзкой, не соглашаясь со своим шефом, но мне кажется, что вы преувеличиваете опасность. Я занималась подобной работой в Роттердаме в течение нескольких месяцев, и все шло хорошо. Хотя там не было кракеров, но преступный элемент там покруче, чем здесь. Извините, полковник, но мне кажется, что вы сгущаете краски. Я хорошо умею маскироваться, вы должны это признать. У меня есть пистолет. А самое главное, в Амстердаме меня никто не знает.

– Я вас знаю.

– Это другое дело. Питер говорит, что вы всех знаете. И согласитесь: то, что вы знаете моего отца, – это чистая случайность.

– Мне было бы нетрудно это выяснить. А Питер знал?

– Только мое имя, и ничего другого, пока вы ему не рассказали. Должна сказать, он не слишком-то удивлен. – Аннемари улыбнулась. – Впрочем, ему все это безразлично и неинтересно.

– Вы напрашиваетесь на комплименты, моя дорогая!

Она сделала протестующий жест, но полковник взял ее за руку:

– В вашем случае безразличие невозможно. Лейтенант очень заботится о своих людях, но вовсе не стремится показывать это при каждом удобном случае. Это просто вошло у него в привычку. Я уверен, что он ничего не знал о вас, но зато Жюли знает.

– А, Жюли! Ваша самая любимая женщина во всем Амстердаме!

– Теперь у меня две самых любимых женщины в Амстердаме. С обычными оговорками, конечно.

– Разумеется. Ваша жена и две дочери.

– Вот именно. Не увиливайте. Вы большая мастерица увиливать, переводить разговор на другую тему. И не смотрите на меня такими большими невинными глазами.

– Жюли действительно знает, – признала Аннемари. – Как вы догадались?

– Потому что я знаю Жюли. Потому что она умна. Потому что она женщина. Живя рядом с вами, Жюли могла заметить то, чего не видели другие. Одежду, украшения, личные вещи – все то, чего нет у обычной работающей девушки. Даже вашу манеру говорить. Что ж, отлично, Жюли никому не скажет. Готов поспорить, что она даже словечком не обмолвилась брату. Вам нравится там жить?

– Очень. И Жюли мне очень нравится. По-моему, я ей тоже нравлюсь. Я удостоена чести спать в комнате, в которой прежде жил Питер. Кажется, он переехал лет шесть назад. – Она нахмурилась. – Я спрашивала Жюли, почему он переехал. Наверняка не из-за ссоры – они обожают друг друга. И все же она мне не сказала. Просто велела спросить у Питера.

– Вы его спрашивали?

– Нет, – решительно покачала головой Аннемари. – Никто не осмелится задавать лейтенанту личные вопросы.

– Действительно, Питер производит подобное впечатление. Но он не такой уж недоступный. И его переезд вовсе не секрет: он переехал, потому что женился на Марианне. На самой красивой девушке в Амстердаме, если мне позволено так говорить о моей племяннице.

– Она ваша племянница?

– Была ею. – Де Грааф помрачнел. – И даже в то время Питер был самым лучшим, самым способным полицейским в городе. Он лучше, чем я, – только, ради всего святого, не говорите ему об этом. Питер выявил особо опасную банду, специализировавшуюся на шантаже и пытках. Это были четыре брата Аннеси. Один Бог знает, где они взяли такое имя. Двоих из них Питер засадил на пятнадцать лет. Остальные двое исчезли. Вскоре после того, как двое братьев были осуждены, кто-то, скорее всего один из оставшихся на свободе братьев, подложил в прогулочный катер Питера бомбу, соединенную с зажиганием, – точно так же был убит лорд Маунтбаттен. Случилось так, что в те выходные Питера не было на катере. На нем были Марианна и двое их детей.

– Господи! – Девушка сжала руки. – Какой ужас!

– Каждые три месяца лейтенант получает почтовую открытку от братьев Аннеси. Никаких сообщений. Только изображение виселицы и гроба, напоминание о том, что дни его сочтены. Очаровательно, не правда ли?

– Ужасно! Просто ужасно! Это должно его страшно беспокоить. Меня бы уж точно беспокоило. Ложиться каждый вечер в постель, не зная, встанешь ли завтра утром!

– Я не думаю, что лейтенант так уж сильно беспокоится, во всяком случае он никогда этого не показывает. И я совершенно уверен, что спит Питер хорошо. Однако именно по этой причине – хотя он никогда не упоминает об этом – он и не живет вместе с Жюли. Не хочет, чтобы она была рядом, когда в его окно влетит бомба.

– Что за жизнь! Почему бы ему не эмигрировать куда-нибудь и не жить под вымышленным именем?

– Если бы вы знали Питера ван Эффена так, как знаю его я, вам бы и в голову не пришло задать подобный вопрос. Анна, у вас очаровательная улыбка. Позвольте мне полюбоваться ею еще раз.

Девушка слегка улыбнулась и озадаченно посмотрела на него:

– Я что-то не поняла.

– Он возвращается. Давайте посмотрим, насколько вы хорошая актриса.

И действительно, когда ван Эффен вернулся за столик, Анна улыбалась. Казалось, не было на свете человека, который чувствовал бы себя более непринужденно, чем она. Но когда девушка посмотрела на Питера и увидела выражение его лица, точнее, отсутствие всякого выражения, улыбка ее угасла.

– Ты готов испортить нам ужин, Питер? – покачал головой де Грааф. – А мы заказали такую замечательную еду!

– Нет-нет, – слабо улыбнулся ван Эффен. – Разве что обойдемся без третьей бутылки бордо или бургундского, а может, и без второй. Позвольте мне кратко обрисовать вам события сегодняшнего дня. Пожалуй, я выпью немного вина, это поможет мне слегка расслабиться. Итак, мне предложили работу, причем за такое жалованье, какого мне в полиции никогда не получить. Я должен что-то взорвать. Что именно – не знаю. Это вполне может оказаться амстердамский или роттердамский банк. Это может быть судно, мост, баржа, казармы – что угодно. Мне пока не сказали. Как вы знаете, Васко сегодня привел этих двух типов в «Охотничий рог». Оба выглядели как обеспеченные, респектабельные горожане. Впрочем, преуспевающие преступники редко выглядят как преступники. Поначалу и я, и они вели себя очень недоверчиво, ходили вокруг да около, не спеша обменивались ударами, стараясь узнать побольше, а сказать поменьше. В конце концов мне было сделано конкретное предложение, и я его принял. Друзья Васко сказали, что доложат своему начальству, но обязательно свяжутся со мной завтра и сообщат подробности о работе, которую мне предстоит выполнить, а также о размере вознаграждения. Васко предстояло быть моим курьером. Как истинные джентльмены, мы пожали друг другу руки и разошлись с выражением доброжелательности и взаимного доверия. На некотором расстоянии от «Охотничьего рога» моих собеседников поджидали посланные мною две пары «хвостов». Мне только что сообщили…

– Значит, с выражением доброжелательности и взаимного доверия? – переспросила Аннемари.

Де Грааф махнул рукой:

– Мы, в нашей профессии, привыкли фигурально выражаться. Продолжай, Питер.

– Я получил информацию от своих людей. Первая пара сообщила, что они потеряли Аньелли и Падеревского – так себя называли мои собеседники.

– Господи! – воскликнул де Грааф. – Аньелли и Падеревский! Известный промышленник и знаменитый пианист! Ну разве они не оригиналы?

– Я тоже так подумал. Мне доложили, что группа наблюдения потеряла их в транспортной пробке. Говорят, не смогли их отыскать. Вроде бы это чистая случайность. Но меня гораздо больше удивляет сообщение о второй