Максимум внимания - Алексей Сергеевич Егиазаров

Поднял он на меня глаза, а в них и боль, и испуг, и усталость, и отчаяние, и надежда — черт знает какая гамма переживаний отражена.

— Кулаком, — отвечает.

— Точно помните, что кулаком?

— Точно...

— Подпишитесь, — говорю. — Кстати, зачем вы дома гирьку хранили?

Удивился.

— Гирьку?.. Ах, эту! Мы же ей, — говорит, — бумаги прижимали, на письменном столе...

— В комнате? — спрашиваю.

— Конечно. Она всегда там лежала. Еще до меня...

— Хорошо. Подпишитесь.

И смотрю на него в упор.

— А теперь, — говорю, — объясните: каким образом гирька эта... Вот она, посмотрите... Так вот, каким образом очутилась она после драки у вас в кармане, если лежала, по вашим словам, в комнате?

Пожал Акимов плечами.

— Не знаю... Хотя, постойте... Вот как было: я собрался на работу и вспомнил, что в коридоре полочка, на которой телефон стоит, отстает от стены. Я и прибил гвоздь этой гирькой... И в карман сунул, механически... Правильно... А потом с Потаповым встретился, и мы подрались... А что такое?

— Сейчас узнаете, — говорю. — А пока подпишитесь.

Чтоб не дать ему возможности потом ссылаться на неточности в протоколе, решил я с самого начала давать ему каждый его ответ на подпись.

— Дело, — говорю, — в том, что по заключению экспертизы убит Потапов не кулаком, а тупым предметом. Акт я вам дам для ознакомления. Кроме того, по странному совпадению, гирька в день убийства оказалась не на месте, и эксперты нашли на ней отпечатки ваших пальцев... Не перебивайте!.. При первом допросе вы ни слова не сказали о том, что забивали гирькой гвоздь. Даже о намерении таком не упомянули.

Медленно я все это сказал, и слежу за Акимовым, за лицом его. И вижу, как начинает прыгать у него нижняя губа. Заметно так прыгает. А на шее жилка бьется — часто, сильно. И почти реально увидел я вдруг, как бьется в мозгу Акимова лихорадочная мысль о том, что попался он. Вижу: пытается он справиться с собой, заставить себя успокоиться и — не может. Облизнул губы.

— Всё... — говорит.

— Что — всё?

— Мне, — говорит, — конец...

И смотрит куда-то поверх моего плеча.

— Так чем же, — спрашиваю, — вы ударили Потапова? Отвечайте, Акимов!

Рванулся. Со стула привстал.

— Кулаком! — кричит. — Жизнью вам клянусь, что я его кулаком ударил!.. Врет ваша экспертиза!.. Не хотел я его убивать... Он же меня в глаз ударил, а я его по шее. Ну, чем я вам докажу?!

Прокричал он это и сгорбился. Глаза закрыл. А крик его словно бы продолжает в воздухе висеть. Напряженный, злой крик. С отчаянием... Услышав такой, впору поверить, что не виноват человек... Так-то оно, думаю, так, но мне сейчас не крик твой нужен, а объяснение.

— Добро, — говорю. — И последнее: зачем вы скрыли судимость? Отвечайте!

Отвернулся. Молчит. Злость меня взяла. Эх ты, говорю ему мысленно, ну что ты руки опустил? Неужели не понимаешь, что тебе не молчать, а защищаться надо?

— Хватит, — говорю. — Подпишите протокол и можете возвращаться в камеру. И подумайте получше, что сказать в следующий раз, чтобы опять не провраться.

На этом и закончил допрос.

5

Было что-то не совсем обычное в том, с каким упорством цеплялся Акимов за порочную свою версию об убийстве невооруженным кулаком. Пека побывал у него в тюрьме (к тому времени Акимова перевели туда) и вернулся раздраженный.

— Ну, знаете, — рассказывает, — впору руками развести. Я ему в самой популярной форме изложил теорию о косвенных уликах, и вроде понял он все. Так как же, спрашиваю, будете говорить правду? Отвечает, что будет. Чем, спрашиваю, ударили? Молчит. Так все-таки, чем? Хоть режьте, говорит, — кулаком!.. Прямо из себя меня вывел. Да вы, говорю, понимаете, что запирательство вас не спасает? Вот акт судебномедицинской экспертизы, вот протокол изъятия гири. Они же вас кругом уличают! Так знаете, Сергей Александрович, что он мне ответил? Идите вы, говорит, к чертовой бабушке! И еще кое-что подзавернул, такое, что в протокол не записывается. Я, говорит, правду сказал, и вы на меня не жмите! А судимость, говорит, верно, скрыл — не хотел о прошлом вспоминать...

— Добро, — говорю. — Давай проверять его объяснения. Выноси постановление о назначении новой медэкспертизы. Поставь вопрос: могла ли смерть последовать в результате удара кулаком. А я со своей стороны тоже некоторые меры приму.

Меры мои (громко сказано!) заключались в том, что решил я съездить к Акимову домой. Раньше не было у меня такой надобности, а теперь появилась по ходу дела.

Горбатая улица — не дальний свет; дошел я до нее пешочком по теневой стороне, отыскал дом 10. Дом, каких много — серый, пятиэтажный, старой постройки, с фасада щерятся не то львы, не то гарпии. Во дворе в песочке дети играют.

Лифта нет. Поднялся я на пятый этаж и стою, жду, пока сердце перестанет колотиться. Отдыхаю и думаю: а ведь здесь, на этой самой площадке и был убит Потапов. И стало мне как-то не по себе. Посмотрел я на чисто вымытые каменные плиты, на медные таблички на дверях и пожалел, что не наделена мертвая материя даром речи. Молчат они, единственные свидетели того, что произошло здесь пять дней назад, и никому ничего не расскажут. Жаль!

Позвонил. Открыла мне соседка, узнала (я ее в прокуратуру вызывал), вытерла руки фартуком.

— Заходите, — говорит. — А Катюши нету дома; или вы по какой другой надобности?

— По другой, — говорю.

Впустила она меня, повздыхала, что погода жаркая, водой угостила, а сама так и пританцовывает на месте — не терпится ей узнать, зачем я пожаловал. Стоим мы в передней друг против друга и лицедействуем: она любопытствует, при внешнем полном равнодушии, а я отшучиваюсь и в то же время осматриваю прихожую. Хоть и не был я тут ни разу, но знакома она мне — вот справа тумбочка стоит, вот над ней полочка с телефоном.

— Можно, — говорю, — позвонить?

— Пожалуйста. Звоните на здоровье. Я сейчас свет включу, темновато у нас здесь.

Набрал я первый попавшийся номер, а сам спрашиваю, как бы в шутку:

— А не сорвется ваш телефон с этой вот полки?

— Зачем