Максимум внимания - Алексей Сергеевич Егиазаров

работу на целине свидетельствовало в пользу Акимова? Некоторые бытовые частности. Раз. Упорство, с которым он стоял на своей позиции. Два. Что еще? Характеристика из полкового штаба, прибывшая с неожиданной быстротой. Даже не сама характеристика (в ней все было причесано на прямой пробор), а письмо, приложенное к ней неведомым мне майором Пятаковым.

«Уважаемый товарищ следователь! — писал майор Пятаков. — Извините, что обращаюсь к Вам не в установленном порядке, но надеюсь, что Вы поймете меня правильно. Анатолий Акимов более года служил в моей роте, и с моей стороны было бы непорядочным не написать Вам о нем несколько слов. Я не знаю, в чем его обвиняют, однако не побоюсь сказать, что по всей видимости в его деле произошла какая-то ошибка. Младший сержант Акимов по заслугам считался у нас в части передовым воином; он удостоен отличия — снят со Знаменем полка, что, как Вам, вероятно, известно, является особой честью для воина. Поощрен он также за то, что зимой, в жестокий мороз, спас на тактических учениях своего командира, упавшего по неосторожности в полынью. Младший сержант Акимов, не раздумывая, бросился в ледяную воду и вытащил офицера на берег, хотя при этом сам очень сильно обморозился и лежал около двух месяцев в госпитале...»

Письмо кончалось так: «Если понадобится, я готов приехать в Москву и выступить свидетелем в пользу Акимова. Данное письмо я заверяю в штабе, чтобы Вы могли его использовать, как мое официальное свидетельство. С уважением. Член КПСС с 1941 года, майор Пятаков Прокофий Николаевич».

Первой прочитала это письмо Мария Федоровна.

— Ага! — говорит. — Есть правда на свете! Что скажете, Комаров?

Забрал Пека у нее письмо, пробежал глазами.

— Ну и что? — спрашивает. — Все это, конечно, весьма благородно, но нисколько не объясняет, почему Акимов убил Потапова.

Как видите, в маленькой нашей бригаде роли разграничились достаточно четко: Мария Федоровна представляла наиболее оптимистически настроенную ее часть; Пека в некотором роде демонстрировал скепсис; а я изображал этакого убеленного сединами мудрого старца, примиряющего молодежь. По чести говоря, двусмысленная эта роль была мне совсем не по сердцу, но как-то так с самого начала получилось, что я оказался меж двух огней и самим течением событий вынужден был объявить нейтралитет.

Воевали Мария Федоровна с Пекой, как правило, молча и без партизанщины. О том, что идут военные действия, можно было догадаться лишь по тому, с каким тщанием Пека и Машенька работали над своими версиями. Старались перещеголять друг друга в аккуратности и быстроте. Мне при таких обстоятельствах, очевидно, полагалось быть не столько беспристрастным, сколько лукавым. И я был лукав! В тайне от Пеки я поощрял Машеньку, таинственно намекал на какие-то секретные пекины успехи, а Пеку, одобряя, ориентировал на достижения многообещающего следователя Корзухиной.

И вместе с тем все это не было соревнованием ради соревнования. Каждый ни на секунду не забывал, что в итоге речь идет о людях, и конкретно об Акимове.

Первой ощутимых результатов добилась Мария Федоровна. В день получения нами письма от майора Пятакова положила она передо мной десятка два протоколов и объявила:

— На версию об убийстве из ревности ставьте крест! Вечная ей, — говорит, — память! Все, кто хоть мало-мальски к делу причастен, допрошены и прямо-таки с трогательным единодушием твердят, что Акимов знал о прежнем увлечении жены, но к Потапову относился хорошо. Даже деньги ему одалживал. У Потапова в записной книжке есть заметочка, что одиннадцатого июля он взял у Акимова в долг двадцать рублей...

В сочетании с письмом это было уже кое-что. Немного, но все-таки вроде лучика света в наглухо зашторенном окне.

А двадцать четыре часа спустя мелькнул еще один лучик, выхвативший из темноты гвоздь от телефонной полочки, на котором эксперты нашли частицы латуни от гирьки. Крохотные такие, но вполне объективные частицы.

Сияет моя Мария Федоровна, как именинница, да и Пека, даром, что человек, отравленный скепсисом, довольно милостиво заметил: дескать слава аллаху. Акимов не совсем безнадежно изоврался. Впрочем, Пека и здесь не утерпел, добавил:

— Я, — говорит, — считаю так: в корне это положения не меняет. И обстановка рисуется мне следующая: Акимов, действительно, забивал гвоздь, а через несколько минут встретился с Потаповым, они подрались, и Акимов хватил его гирькой по шее.

Мария Федоровна — в спор.

— Беспочвенная, — говорит, — гипотеза.

— Ну, знаете... Вы два акта экспертизы читали?

— Читала. В первом акте сказано, что смерть последовала от кровоизлияния в мозг вследствие удара тупым предметом, возможно, гирькой. А во втором — о гирьке вообще ни слова...

В пылу спора подбросили они мне одну занятную мысль. Что ж, думаю, недаром ведь говорят, что в спорах рождается истина.

Рассказал я им о своей идее, удивились оба. Пека плечами пожал, а Мария Федоровна спрашивает:

— Зачем?

— А затем, — говорю, — что не Акимов должен нам представлять доказательства своей правоты, а мы ему доказательства его вины.

Вижу я, что объяснение мое не очень ее устроило, но, думаю, пока нет смысла вдаваться в подробности. Действовать надо. Позвонил, куда следует, и попросил доставить к нам в прокуратуру Акимова в самом что ни на есть быстром темпе.

Привезли.

На этот раз первый поздоровался.

— Здравствуйте, — говорю. — Долго не задержу.

— Ничего, — отвечает. — Спешить мне некуда.

И улыбается грустно.

— Три, — говорю, — у меня вопроса. Первый: как стоял Потапов, когда вы его ударили? Точно вспомните.

— А чего вспоминать? Боком стоял. Правым боком ко мне. Второй раз меня хотел ударить, но промахнулся. Вот и повернулся правым боком.

— Второй вопрос: какой рукой вы его ударили?

— Левой.

— Точно помните?

— Слушайте, — говорит, — у кого пальцы на руке болели, у вас или у меня?

— Ясно. Третий вопрос: сразу Потапов упал или нет?

— Сразу...

Отвечает Акимов, и с каждым словом все тоскливей делается у него тон, все скучнее выражение лица. Ждал он, видимо, от нас чего-то нового, может быть надеялся, что разрешится все так или иначе, а ему — в который раз! — преподносят самые обычные вопросы о таких подробностях, которые помочь ему ничем вроде бы не могут. Спросят, запишут, а дальше что?..

Подожди, думаю, наберись терпения, Акимов. Все поставим на свои места.

— Придется, — говорю, — съездить вам с нами в одно место.

— Куда?

— Приедем — узнаете.