Максимум внимания - Алексей Сергеевич Егиазаров

Сами понимаете, что номер, по которому я звонил, оказался занятым, и пришлось мне с телефоном повозиться еще минут пять. За это время я, будто между прочим, уточнил, что полочка, насколько соседка помнит, ремонта не требовала, и уж во всяком случае за последнюю неделю к ней никто с этой целью не прикасался.

— Хорошо, — говорю. — Если позволите, я запишу все это.

— Пожалуйста...

А у самой вид встревоженный. Всегда почему-то людей беспокоят самые простые вещи, и склонны они видеть в них какую-нибудь тайну. Сами себя заинтриговывают.

Только оформил я все как следует, вошла Катя. Остановилась на пороге. Брови вскинула не слишком дружелюбно.

— Вы?

— Здравствуйте, — говорю. — Я к вам ненадолго. Разрешите?

Пожала плечами и, не глядя на меня, пошла к своей двери. Отперла, пропустила меня, вошла и села на стул. В окно смотрит. И все это молча. А в руках продолжает авоську держать — хлеб там уложен, лук, пакетики всякие: из магазина, наверное, вернулась.

Молчим.

Ладно, думаю, подождем, пока ты остынешь. Стал осматриваться. Комната маленькая, но какая-то очень чистенькая, ухоженная. У двери — половичок. На кроватях белейшие покрывала с острыми складками. Шкаф с зеркалом. В нем стена отражается с висящей на ней фотографией Акимова в военной форме и какой-то грамотой в рамке.

— Ваша? — спрашиваю.

— Толина. За целину.

Вот как? — думаю. Мне об этом ничего неизвестно. И Мария Федоровна не докладывала... Зацепился я за эту грамоту и кое-как расшевелил негостеприимную хозяйку. Поговорили с ней о целине; рассказала она, что был там Анатолий во время службы в армии — помогал убирать урожай; перешли на телефон — в той связи, что, мол, не чинил ли работящий Толя полочку; выяснил, что Катя о полочке ничего не знает.

— А мама ваша где? — спрашиваю. — На работе?

— Мама?..

Посмотрела она на меня и тихо так говорит:

— Маму в больницу отвезли. Сердце... Плакала она очень... После Толиного несчастья... Ночью сегодня и отвезли...

И губу закусила. Потом повернулась ко мне и говорит еще тише:

— Вы ведь по делу пришли? Спрашивайте.

И смотрит на меня строго. Ждет.

Врагу бы не пожелал я такого вот положения, в каком сам очутился. Очень неприятное положение. Пришел в дом, где вслед за одной бедой вторая свалилась, и должен по обязанности своей служебной допрашивать эту вот девушку, которая если и не плачет, так только потому, что стыдится показать себя слабой перед чужим и к тому же враждебно настроенным, как ей думается, человеком.

— Екатерина Степановна, — говорю. — Выслушайте меня, пожалуйста. Пришел я, конечно, по делу, но положение я ваше понимаю и не собираюсь...

— Не надо, — говорит. — Спрашивайте лучше... У меня совсем мало времени. Передачи вот... Толе и маме... Спрашивайте.

— Добро, — говорю.

Быстро, как мог, записал все, что она рассказала мне о полочке, дал ей подписаться.

— Всё? — спрашивает.

— Нет, — говорю. — Можете вы тихонько, без особой огласки, позвать сюда двух человек? Из тех, что не станут болтать — и так ведь, небось, в доме разговоров хватает. Так вот, вы таких пригласите, которые к вам хорошо относятся. И, кстати, дайте мне клещи. Найдутся они в вашем хозяйстве?

— Найдутся... Толины... Я из соседней квартиры Анну Ивановну приглашу. И мужа ее. Они пенсионеры. Можно?

— Можно, — говорю.

Убежала она, а я стал грамоту рассматривать. Заодно и стол оглядел, где в обычное время гирька лежала. Теперь стопка бумаг вместо нее прижата пресс-папье. Отдельно листок лежит — расписание приема передач в тюремной канцелярии. Да, нелегко ей приходится, бедняге.

Вернулась Катя с пенсионерами, объяснил я им, что от них требуется, и под надзором всех троих, а в придачу и любопытствующей соседки, осторожно выдрал из стены два гвоздя, которыми была прибита полочка для телефона. Обставил все нужными процессуальными формальностями, упаковал особым образом гвозди и, отпустив понятых, вернулся в комнату.

— Вот и все, — говорю. — Спасибо, что помогли. Не разрешите ли мне заодно забрать у вас эту грамоту?

— Берите... Может быть, она Толе поможет...

Может быть, думаю. Хотел бы я, чтобы это было так. Спрятал грамоту в портфель и откланялся.

В прокуратуре встретил Пеку.

— А я, — говорит, — только что от эксперта. Со вторым заключением. Пишет, что в данном случае удар кулаком в область шеи не мог привести к смерти. Головой ручается. Такие дела.

6

В тот же день вызвал меня к себе помощник прокурора с докладом по делу Акимова. Выслушал и морщится, как от зубной боли.

— И чего вы тянете? — спрашивает. — Материал собран достаточно полный, приступайте к составлению обвинительного заключения. Напрасно мудрите, товарищ Оленин.

— Так, — говорю. — Спорить не намерен. Встретимся у прокурора.

Вышел из кабинета и едва сдержался, чтобы дверью не грохнуть. Эк, думаю, все у него быстро — раз, раз!

Минут через десять приглашают к прокурору.

Доложили мы прокурору каждый свое, отпустил он помощника, выдал мне очередную папиросу и спрашивает:

— Объясни мне, Сергей, без чинов и формальностей, почему затягиваешь следствие? Я на тебя не давлю, но учти — делом Акимова интересуются в прокуратуре города.

— Знаю, — говорю.

— Я тебя как старый друг спрашиваю, а не как начальник: не ищешь ли ты, брат, сложностей там, где их нет?

— Нет. Посуди сам. Акимов не из той породы, что запираются ради запирательства. Да и принципиально не так уж важно, чем он там ударил — гирькой или кулаком. Свидетелей не было, а значит никто и не докажет, что драка была затеяна с заранее обдуманным намерением убить. Косвенные же наши улики суд сочтет недостаточными для квалификации действий Акимова, как действий с умыслом...

Похмыкал прокурор.

— Всякие, — говорит, — случаи встречаются. Разные причины.

— Золотые, — отвечаю, — слова. А посему я и намерен заниматься этим случаем. Из-за причин. Пока не установлю мотивы драки, пока не уточню все детали, за обвинительное заключение не возьмусь. Совесть не позволит... Закон мне дает еще двадцать четыре дня, и я их использую. Точка!

Вздохнул.

— Действуй, — говорит.

7

Итак, что же кроме интуиции Марии Федоровны и грамоты за