Кровь в наших жилах - Татьяна Лаас

он толкнул рукой заснувшую в его постели девку. Та хлопала глазами, как сова, и только бормотала извинения, собирая свои вещи, разбросанные на полу. В коридор она так и вылетела в одной спешно наброшенной на белое тело сорочке — знала, что князь не любит непослушания.

Он зарылся под одеяло и стал погружаться в медленный, засасывающий его как омут сон: он снова и снова говорил наглой Елене, что она получит сполна за смерть сестры. Он не боялся этого сна — это был момент его триумфа, он шел к своей мести долго и упорно, он знал, что руки его чисты, а смерть Елены заслужена. Она предала свою сестру — она заслужила все, что получила.

Голосок под ухом снова произнес:

— Вставай, солнышко. Вставай, любовь моя!

Он резко сел в постели — в его спальне никого, кроме Дарьи, быть не могло. Дарья ушла, так кто посмел…

Сердце пропустило удар. На широком подоконнике, болтая босой ножкой в воздухе, сидела полупрозрачная фигура.

— Кто ты?

Она улыбнулась ему и ласково сказала:

— Угадай?

Голос его сел от неожиданности:

— Анна?

Его рука скользнула по голой груди, срывая нательный крест — просто на всякий случай. Эти дуры вечно менялись, называясь именами друг друга.

— Узнал-таки… — Она спрыгнула с подоконника и почему-то подлетела к нему на широких, вороньих крыльях, которыми на миг стали её руки. Она села на край кровати, и ни одна складочка на простынях не прогнулась под ней. — Узнал-таки…

Он подался к ней, пряча крест в ладони:

— Аннушка?! Любовь моя…

Она расхохоталась, превращаясь в черную вороницу, с сияющими алыми глазами и стальными перьями в хвосте. И вот под вороницей простыни сминались — она была плотью и кровью. Она чуть шевельнула хвостом, и он дыру прорезал в матраце.

— Не стоит притворяться, — раззявился острый черный клюв. Такой запросто убить может одним ударом. — Я повзрослела, слишком болезненно поняв, чего стоит твоя любовь. И прикройся — срам видно. А я же девица, хоть и вороница!

Она тут же стала самой собой — высокой, немного нескладной девицей и отъявленной лгуньей!

Он выставил перед собой крест:

— Нет, ты не Анна… Ты Елена!

— Ты сошел с ума… Елена давным-давно потеряла свою душу, став русалкой.

Он говорил быстро — все же сердце заходилось страхом: пусть он прав в своей мести, этой потусторонней твари, которую на него напустил неизвестно кто, все равно:

— Ты лжешь! Раз за разом лжешь! Ты Елена — я говорил с девушками, ходившими в Идольмень. Им веры больше. Ты простая лгунья, которая говорит то, что ей удобно!

Он держал крест перед собой — он знал, что тот защитит его.

Вороница покосилась на его дрожащую от усилий руку и пошла обратно к окну, присаживаясь на подоконник. Кажется, тот, кто направил её сюда, не дал ей силы воли и упорства.

Она шепотом сказала куда-то в свои колени, укутанные призрачной тканью сорочки:

— Я молила тебя, я умоляла не оставлять нас там умирать…

— Ты сама виновата — ты сбежала из Идольменя и из-за тебя убили мою Анну! — он знал, что прав. Он знал — она не тронет его. Она не прорвется через защиту креста. — Ты убийца моей Анны!

Она резко развернулась к нему и заорала, открывая огромный, нечеловеческий рот, полный зубов, как у акулы, которую он видел, когда путешествовал с отцом:

— Я и есть Анна!

— Ты заслужила смерть от жажды — моя Анна тоже умерла так же, ища хоть один глоток воздуха, как ты искала глоток воды!

Она спрыгнула с подоконника и опять пошла к нему:

— Тогда ответь, зачем ты оставил Ольгу умирать вместе со мной? Она-то ни в чем не была виновата. Вся её вина в том, что она видела, как ты убил своего отца.

Он знал, что его руки чисты — он не убивал отца, это был удар милосердия.

— Она заслужила смерть! Она убила свое дитя. Сторож похоронил её дитя на опушке леса. Там все русалки были такими. Все заслужили смерть, так та… Ольга… Она не говорила, как попала в купальный дом и зачем помогала в поисках? Ей денег не хватило оплатить молчание Лесковой, вот она так и служила — за деньги. Она заслужила смерть, Елена.

— Я Анна! — снова упрямо повторила вороница. — Я говорила тебе. Я умоляла. Я пыталась доказать тебе, что ни я, ни Ольга не заслужили смерти… Даже если мне и положено было умереть, то Ольге — нет! И Ксении, которую застрелили в бассейне, тоже нет! И другим, кого ты со своим мерзким отцом заставлял превращаться в русалок, им тоже было не время умирать. Ты не судья! Ты мерзкий палач.

Он захохотал:

— Елена… В тебе проснулась совесть? Надо же! Ты признаешь, что заслужила смерть.

— Я Анна!

— Ты обычная лгунья — Анна рассказывала мне о твоих проделках: ты называлась её именем, потому что она — старшая. И потому что она цесаревна! — его рука устала держать крест перед собой, но скоро рассвет, и вороница уберется прочь, как и любая нечисть.

Вороница устало вернулась на подоконник, подставляя руку под первый, робкий лучик солнца — солнца, которое её не прогнало.

— Это ты лгун. Ты давно запутался. И я запуталась вместе с тобой. Из-за тебя я заперла сестру в Майскую ночь и сбежала с берега. Из-за тебя я попала вместо дворца в психиатрическое отделение. Из-за тебя я боялась пить воду, умирая от жажды, из-за тебя я боялась умываться и приближаться к воде — Идольмень везде! Он нашел меня, когда санитары насильно принялись меня мыть…

— Это твоя вина, не моя! — заорал он, надеясь, что слуги его услышат и прибегут спасать.

— Я и не отрицаю этого. Это из-за моей глупости Идольмень убил мою сестру. Мне отвечать за это, мне искать её душу в Нави.

— Елена…

— Я Анна! И я мстива, — она положила призрачную голову себе на колени.

— Ты не сможешь причинить мне вред! Я…

— Ты не сможешь позвать священника или мага, чтобы избавиться от меня. Я не буду молчать — все узнают, как ты убил своего отца и свалил все на нас…

— Ложь! Наглая ложь! Мои руки чисты! Я никого никогда не убивал!

— И императора не ты убивал. Ты просто приказал, да?

Он зашелся криком, устав от нелепых обвинений:

— Ложь!

— Игорь… Я тогда еще была в сознании. Я все помню. Как ты похитил артефакт, приводя отца в неистовство. Как ты добивал отца — мы