Скверное место. Время московское - Вадим Тихомиров

Тут в кабинет без стука зашел командир собровцев. Он брезгливо оглядел прикованных и уже бывших ментов и обратился к Большакову и Рязанскому:

– Товарищи офицеры, можно вас на минуту?

В коридоре прямо у кабинета обосновались московские собровцы. Одни оседлали подоконники, другие мрачно раскачивались на скрипучих табуретах. А самый уставший и вовсе во всю длину растянулся на скамейке, обнимая двумя руками автомат. Напряжение почувствовалось сразу, и было видно, что мужики хорошо на взводе. На вышедших из кабинета Большакова и Рязанского они посмотрели так, что стало понятно – народ недоволен сложившейся ситуацией и ропщет здесь, за дверью, уже давно.

– Ну что, командиры, давайте что-то решать. Время идет, а у нас дежурство заканчивается. Мы сутки уже на ногах! Нам надо возвращаться на базу. Есть какая-то движуха?

Рязанский попытался сгладить напряжение шуткой. Он широко развел руки и весело сказал:

– Молчат как партизаны.

Но тут же получил смачную «оплеуху», сразу изменившую его тон на деловой. Развалившийся на скамейке боец, даже не приоткрывая глаз, заметил:

– У меня дед был партизаном. Немцы его сожгли. Это не партизаны, это скоты продажные. Таких уродов в партизанских отрядах расстреливали. Так что вы это, господа офицеры, выбирайте выражения.

– Извини, брат. Не подумал.

– Проехали. И вообще, что вы с ними цацкаетесь? Побеседуйте с ними пожестче!

– Ну что мы, ментов будем бить? – поинтересовался Большаков, закуривая сигарету.

И тут собровцы выразили свое мнение. Выражения и слова были разными, но суть приблизительно такая:

– Да какие это менты? Менты стоят перед вами, менты – это вы, а это… Тьфу! Козлы.

Большаков властным жестом прекратил базар и, делая последнюю, на полсигареты, затяжку, объявил свое решение:

– Ладно. Дайте нам еще полчаса. Мы доведем дело до конца. Но бить не будем. Мы с ними очень культурно поговорим. Значит, так, Серега. Ты забирай на себя того первого, а я крупного начну окультуривать. А вы тут стойте, можете понадобиться.

– Что-то я сомневаюсь, что мы сегодня вовремя уедем, – сразу помрачнел Рязанский.

Большаков весело оглядел его с ног до головы и сказал:

– Спорим, через полчаса мы уже будем в дороге?

– По рукам!

Собровцы недоверчиво хмыкнули. Им стало интересно, каким гаечным ключом опер из главка будет развязывать языки решившим поиграть в молчанку двум бугаям, задержанным за продажу огнестрельного оружия, которые фактически еще числились работниками Министерства внутренних дел, но они промолчали. Они просто одновременно посмотрели на свои часы, всем видом своим говоря: время пошло.

* * *

В кабинете их было двое. Большаков и второй задержанный.

– Знаешь, мы ребята не местные, – спокойно начал Андрей. – Нас за триста километров отсюда дети и жены ждут. Знаешь, что такое контрразведка? Вот мы министерская контрразведка.

– Да мне по барабану, откуда вы.

– Вот ты странный человек. Да ты скажи нам только свои данные для протокола, в каком отделе служишь, а потом сам с местными разбирайся. Мы тебя пробьем в любом случае, но у нас время ограничено. Пока сводку напишем, пока начальнику доложим, пока дежурный подпишет. Сейчас пять вечера, а пока мы доберемся до Москвы, мы потеряем кучу времени.

– Закругляйся, в натуре, начальник, со своим гнилым базаром.

– Вот это речь! Да ты на ходу переобуваешься! Откуда такие познания в жаргоне? Молодец! Еще вчера сотрудник милиции, а сегодня идеальный зэк. Далеко пойдешь, прямо в Магадан. Так, значит, не будешь говорить?

– Нет! Нет. И еще раз нет. Иди ты к черту. Американское кино… Ты добрый следователь, за дверью злой следователь… Ну-ну… Это не американское кино. Это Россия, а вы как были энкавэдэшниками, так ими и остались.

– Даже так? Тогда мне придется пойти на крайние меры. Заходите!

В кабинете тут же появились два спецназовца, ростом как на подбор под два метра. Они посмотрели на задержанного, как на кусок говядины, которую перед употреблением требуется хорошо отбить.

– Ну-ну. Бить будете?

Большаков засмеялся.

– Зачем? Ты меня навел на одну мысль. Ты человек необразованный, высшего образования не имеешь, а мы все-таки Главное управление по борьбе с организованной преступностью… отдел коррупции и собственной безопасности. Ты сам сейчас все расскажешь. Те, кто с нами не разговаривают, тем мы аккуратно языки развязываем самым изощренным способом. Я, когда в Харькове учился на высших курсах, а там когда-то учили сотрудников НКВД, нам преподавали, как из людей выбивать информацию, не нанося им телесных повреждений.

– А как? – встрепенулся парень.

Большаков подошел к собровцам и приказал:

– Берите его и ставьте в шкаф вниз головой.

– Зачем меня вниз головой?

Задающий вопрос уже был пропитан страхом. Но ответ опера его просто вогнал в первобытный ужас:

– Понимаешь, человек может так провисеть не больше пяти минут, потом кровь приливает к голове, и в лучшем случае у тебя будет инсульт, а в худшем… Ну ты понимаешь.

– Чего-чего? А как же прокуратура, закон?

– Какая прокуратура?! Доказательств нет никаких, мало ли по какой причине тебя инсульт прошиб. А потом корешку твоему покажем твой теплый труп, он нам все расскажет и без тебя. Ребята, ну что, давайте!

Спецназовцам повторять два раза не требовалось. Они отстегнули наручники, подвели задержанного к высокому шкафу и перевернули безвольное тело вверх тормашками, но не успели они и дверцы шкафа приоткрыть, как раздался то ли вопль, то ли визг, в котором можно было разобрать все то, что требовалось следствию на данный час:

– Не надо! Не надо меня вниз головой! Я все скажу. Петренко моя фамилия. Родился во Львове. Мне двадцать пять лет. Звание – младший сержант. Служу в патрульно-постовой службе постовым в Краснодаре. Служил.

«Семерка», управляемая Рязанским, еле поспевала за тяжелым автобусом спецназа, хотя и рычаг переключения скоростей легковушки то и дело перебрасывался с четвертой на пятую, и педаль газа, чуть что, утапливалась практически до упора. Движение по Москве и на неделе-то вязкое и плотное, а в пятницу ехать по ней сотню в час мог только большой и нахальный чиновник с кучей мигалок, свитой и разгонной сволотой впереди процессии. Рязанский и начальник был так себе, всего лишь майор милиции и за рулем всегда вел себя, как прилежный школьник, но тут была другая история, тут он боялся отстать. В минуты, которые иначе как критическими и назвать было нельзя, чувствуя себя самоубийцей, он то громко ругался по матери, то тихо повторял молитвы, которым его научила в детстве бабушка. Но сотню держал уверенно. Больше всего в тот вечер он завидовал Большакову, который ехал впереди на автобусе со спецназом.