Аллегро. Загадка пропавшей партитуры - Ариэль Дорфман

Мы свернули с рю Реамюр и наконец оказались перед домом номер шесть по рю дю Гро-Шене.

– Если вашей матушке станет хуже, прошу вас не стесняться и прийти ко мне. Я остановился в «Отель де Бретань», рю Круа-де-Пти-Шамп.

Я не стал говорить, что именно там Иоганн Кристиан собрался поселиться в Париже. Возможно, Тейлор об этом знал, а возможно – нет. При удаче они однажды встретятся в коридоре, так что мне не придется их сводить или препятствовать их встрече. На меня навалилась огромная усталость – тяжелая, словно органный концерт Букстехуде. Не помню, попрощался ли я с ним. Тейлор довел меня до моего дома, он сможет снова меня найти, он не собирается в скором времени уехать из Парижа. В тот момент мне хотелось только подняться по лестнице и увидеть маман.

Она ждала меня. Как бы поздно я ни приходил. Она не выходила днем: боялась грязных улиц, упрямо отказывалась выучить хоть пару слов на французском. За последний месяц она только один раз выбралась на прогулку в Люксембургский сад с Гертрудой Хайной (маман не могла отказаться: она, как и я, была в долгу у мадам Хайны, издававшей мои симфонии), и моя милая матушка пришла домой очень взбодрившейся, позже описав мне все скульптурные изображения героинь и святых, воздвигнутые Марией Медичи, каждый цветок, каждый гадкий взгляд садовника, когда она подходила ближе, чтобы насладиться цветочным ароматом. «Почему бы не выходить почаще, маман?» Но она была тверда: ей нравится оставаться в безопасной комнате, пусть она и темная, а внутренний дворик – уныл. Она была рада, конечно, немногочисленным гостям, запоминая все подробности их разговоров, что служило прелюдией к моему рассказу о моем дне: с кем я встречался за ленчем, как прошли уроки, как продвигается балет «Безделушки» для Новерра, встретился ли я уже со знаменитым Бенджамином Франклином, что слышно о возможной войне между Англией и Францией, будут ли в ней участвовать Пруссия, Австрия? Какое нам дело до Американских колоний, вопрошала она сурово, почему Декларация независимости в той далекой варварской стране должна нас касаться, почему это должно нас занимать? Правда ли, спрашивала она, что людей у нас дома хватают на улицах, вытаскивают из постелей, чтобы сделать солдатами? Цены на трюфеля все такие же огромные, нашел ли я черный порошок в аптеке? И, наконец, самое важное – единственное, что ее действительно занимало: что я сочинил? Жаль, что по узкой лестнице и коридору нельзя протащить клавесин, хотя воздух в этом районе хороший, это надо признать… Над какими чудесами я работаю у Легро – надо надеяться, хозяин дома не слишком часто прерывал меня своим виртуозным, хоть и резковатым бельканто, ох, как жалко, что у нас нет нужной приватности, но «ты ведь что-нибудь для меня сочинил, да»?

Конечно, конечно. Я наигрывал мелодии на скрипке, часто их напевал. Пение, неизменно завершавшее рассказ о моем дне, было ее любимой частью, потому что подводило нас к нашему ежевечернему танцу: мы вертелись и кружились в тесном помещении, умело огибая кресла, кровать и стены, время от времени врезаясь в стульчак то ее попой, то моей, хохоча и пукая. Именно эту часть вечернего обряда она больше всего любила, с нетерпением ждала.

В тот вечер она была бледная и усталая, измученная непрерывным поносом. Чтобы ее подбодрить, я спел арию, написанную для Алоизии Вебер, когда давал ей уроки несколько месяцев тому назад в Мангейме: маман не нравилась Алоизия, она предпочитала ее сестру Констанцию, но эту арию она любила и вступала нежной ритурнелью и эхом. Но не в этот вечер. Сегодня она была слишком усталой. Никаких шуток о дерьме, никаких поп о стульчак, никаких глупостей.

Мы изобразили менуэт, пройдя на цыпочках от одного конца комнаты до другого, а потом, с кружащейся головой и задыхаясь, она указала на свою кровать, попросила, чтобы я помог ей снять платье и надеть ночную рубашку, и легла под одеяло.

Она больше не встанет.

Наш последний танец в Париже, тем вечером.

Следующий день, девятнадцатое июня, был невозможно, невероятно, бесконечно длинным. Первая остановка – ломбард на рю Де Жюне: золотая табакерка и цепочка для часов, которые я выиграл в тот великолепный, непонятный вечер на Дин-стрит, отправились в окошко и подвалы лавки, хотя я немного утешился, поторговавшись с владельцем и заставив его добавить лишний луидор. Я знал, что больше мне этих вещиц не увидеть – кроме как в витрине через месяц, считая с сегодняшнего дня, когда срок выкупа пройдет, и я буду смотреть в эту витрину, прощаясь со своими блекнущими и невозвратимыми воспоминаниями. Ну и пусть. Звенящие в кармане монеты позволили мне зайти в мясную лавку за бараньей лопаткой, а потом – к пекарю, чтобы он ее запек и доставил на рю дю Гро Шене, и, наконец, завернуть в кондитерскую, чтобы набрать для маман сладостей.

Она еще спала, когда я вернулся с хлебом и хорошим сливочным маслом – тем, что стоило сорок су, а не той гадостью, которая была всего лишь замаскированным и плохо перевариваемым лярдом.

Я наклонился над ней и заметил, что дыхание у нее не слишком неровное, оставил на тумбочке немного монет, чтобы она смогла отправить соседского слугу за вином или цыпленком, за парой репок или даже за трюфелями – за чем ей вздумается.

А потом – весь остальной день. Бесконечный, утомительный урок с дочерью герцога де Гиня: все зря, ей никогда не стать композитором, потому что она не только ужасно тупая, но и ужасно ленивая. Потом – завершающая работа над сонатой в ля миноре на рояле Легро: пусть у меня нет на нее заказа, пусть мне за нее не заплатят ни гроша. Она должна быть готова для Иоганна Кристиана. Думаю, он ее оценит, поймет, куда я двигаюсь, впитает…

Потом – поздний ленч у графа Ван Сикенгена: часы летели так быстро, было так приятно провести время с истинным ценителем и страстным любителем музыки. У него было несколько оперных партитур, которые мы детально рассмотрели – анализируя, хваля, восхищаясь, пока он наконец не вытащил «Демофонта», либретто Метастазио, не особо мне понравившееся, поскольку оно перемежается хорами и танцами: типичная адаптация для французской сцены. Если бы только я смог найти подходящий текст для оперы: граф считает, что устроил бы мне заказ. К