Аллегро. Загадка пропавшей партитуры - Ариэль Дорфман

Там был Джек Тейлор, перед нашим домом. Вспомнив его дежурство на Кингз-корт-сквер у дома Лондонского Баха на Дин-стрит, я подумал, не ждет ли он меня тут с утра, был ли готов ждать многие дни, чтобы меня увидеть. Однако на этот раз он тут слонялся не ради себя, а ради меня.

– Это вам, – сказал он без каких-либо вступлений в виде приветствия: настолько он спешил вручить мне пакет, который принес.

Я его вскрыл.

Внутри оказался учебник моего отца, «Скрипичная школа», о которой я справлялся всего сутки назад.

– Поскольку владелец магазина музыкальных принадлежностей не связал меня с вами, мне удалось договориться о менее высокой цене, господин Моцарт, – проговорил он почти виновато. – Так что возвращать мне деньги не надо, естественно. Примите ее в знак моего уважения и как извинение за вынужденное отсутствие того врача, чей визит я обещал для вашей матери. Увы, тот друг детства, о котором я говорил, доктор Альфонс Ландрю, оказался в Бастилии. Из-за написанного им памфлета против деспотизма. Он всегда был бунтарем, так что теперь может лечить только других заключенных. Однако я не бросил поиски. Я разыскал его брата, тоже врача, и он, Поль Ландрю… наши неудачи не кончаются… уже скончался. Оспа. Вот так бывает. Мы сами – те, кто останавливает болезни – не неуязвимы, когда приходит наш срок. Мой отец в этом самом городе – он умер слепым, словно Благой Бог над ним посмеялся. Он возвратил красоту зрения столь многим, однако умер невидящим. Это как если бы вы оглохли, господин Моцарт: представьте себе глухого музыканта. Может ли быть большее бедствие? Но давайте думать о более приятном. Таком, как этот подарок из Лондона.

Он вручил мне второй пакет.

Там оказались пуговицы – те перламутровые пуговицы, на покупку которых я не смог уговорить папа, пуговицы, которые я решил продемонстрировать в Тюильри, как только найду швею, которая бы их мне пришила. Хотя, возможно, это и не понадобится. Маман обожает шить и… но, Боже, она перестала этим заниматься в последние месяцы из-за боли в глазах и слабости пальцев. Это должно ее порадовать. Я скажу: «Хватит вязать, ты непрерывно вяжешь, как насчет этих пуговиц, а?» О да, я не ошибся: Джек Тейлор принесет нам удачу, принесет здоровье.

Я рассыпался в благодарностях и, не желая тратить ни секунды, поспешно распрощался и стремительно зашагал по лестнице.

Маман стало еще хуже.

Она не прикоснулась к мясу, хлеб был намазан маслом, но откушен был всего кусочек – крошечная часть корки. Деньги, оставленные на лакомства, остались там, где я их положил с такими надеждами.

Однако она хотя бы не заснула, дождалась моего отчета о делах – и ее взгляд чуть просветлел, когда я упомянул похвалы Ван Сикенгена, и по-настоящему зажегся, когда я напел одну из тем моей сонаты ля-минор. Я сел рядом с ней на кровать, взял ее пальцы и протанцевал ими по подушке рядом с потной паутиной ее волос, но тут же прекратил, когда она пожаловалась, что руки у нее слишком сильно болят, чтобы продолжить.

И кашель, жар, диарея, головная боль… ее прелестная головка болела и готова была лопнуть: хуже, еще хуже следующим утром.

– Надо вызвать врача, – заявил я твердо, пусть даже для этого придется обратиться к визгливому барону фон Гримму, выслушать его бесконечные наставления.

– Только если это будет немец. Я не приму никого из этих французских хлыщей: они только рисуются и кланяются. Что они знают об австрийских телах и потребностях? Мне надо расспрашивать врача на моем родном языке, понимать, что он говорит, чтобы правду о моем состоянии никто не смог скрыть. Немца или никого.

В ту субботу мне опять надо было навестить герцогиню де Шабо в надежде, что она наконец отрекомендует меня герцогине де Бурбон, имеющей связи при дворе. Если она уговорит своего отца, герцога Орлеанского, замолвить словечко перед королем… Я уже побывал у нее в конце зимы, когда эта Шабо заставила меня несколько часов прождать в холодной, нетопленной комнате, где даже камина не было. А все окна и двери на замерзший сад были открыты! В конце концов она появилась и указала на старый, разваливающийся клавесин и потребовала, чтобы я что-то сыграл – что угодно, багатель, пустячок. Я предложил пройти куда-нибудь в тепло, потому что у меня пальцы онемели. Она согласилась, что это разумно: «Oh oui, Monsieur, vous avez raison», но вместо того, чтобы провести меня куда-то, села рисовать, чем и занималась целый час, пока ее развлекали какие-то явившиеся к ней дворяне, смеющиеся и, похоже, пьяные. Они устроились вокруг нее, расхваливая ее кожу и форму корсажа. Я решил наконец поиграть на том жалком инструменте, надеясь привлечь ее внимание. Не тут-то было. Она продолжала рисовать, а мужчины продолжали смеяться, так что я играл стульям, столам, стенам. И что с того, что, закончив, я был осыпан éloges? Oh, mais c’est un prodige, c’est inconcevable, c’est étonnant![9] И все – адью. Приходите весной, любезный маэстро, когда ваши пальцы не будут мерзнуть. Прийти снова? Никогда, никогда!

«Никогда» – это то слово, которое человеку в моем положении не следует произносить – даже мысленно.

Потому что утром в эту субботу на рю дю Гро-Шене доставили надушенное письмо. Поздравление от герцогини Шабо по случаю моего недавнего успеха на Духовном концерте. Оказывается, об этом написали в «Courier de l’Europe». Так теперь она желает поддерживать со мной дружеские отношения! Я слишком отчаянно нуждался в поддержке, чтобы игнорировать ее вызов. Однако это оказалась фальшью. Я даже не увидел эту даму, не говоря уже о том, чтобы получить проклятые рекомендации. Два суровых лакея провели меня в ту же мрачную галерею, что и раньше, – только на этот раз окна и двери были закрыты, и потому там не было ни ветерка, который бы умерил жару. Я прождал час, вызвал одного из слуг и спросил, не намерен ли он дождаться зимы, чтобы открыть комнату. Он даже не улыбнулся моей шутке. «Вы не только волынщик, сударь, – сказал этот страшила, – но еще и архитектор, осмеливающийся давать советы относительно того, как следует строить подобные дворцы?»

Я не стал реагировать на его нахальство и спросил, когда герцогиня меня примет.

Он ответил, что ее, к сожалению, вызвали по