Врата тайны - Ахмет Умит

class="p1">«Тогда я даже не был подростком. Но как только вошел в море любви, сорок дней и сорок ночей ничего не ел, лишил себя всех искушений. Днями и ночами терпел муки голода и жажды. Бедный отец мой, видя, как тяжко мне приходится, стал горевать: “Сынок, ты же не сумасшедший, но ведешь себя очень странно, я ничего не понимаю. Скажи, когда все это закончится?”

Я ответил ему так: “Отец, послушай эту притчу. К яйцам одной курицы добавили гусиное яйцо. Когда пришло время, из яиц вылупились маленькие птенцы. И вот они немного оперились, и мать повела их на озеро. И пока цыплята ковырялись в земле, гусенок смело бросился в воду. Наседка забеспокоилась, закричала ему, что он утонет. Но гусенок весело плескался в воде.

Вот и между нами все ровно так. Отец, я умею плавать, мне нужно море. То море – моя родина, то, что со мной происходит, это болезнь морской птицы, которую оторвали от родных берегов. Если ты такой, как я, пойдем вместе, бросимся в воду, а если нет, иди, возвращайся к другой домашней птице”».

До чего же он был в себе уверен, до чего же он пренебрегал собственным отцом и не стеснялся ему об этом говорить! Я постаралась представить себе человека, который вчера дал мне кольцо. Он пытался быть вежливым, но в нем чувствовалась такая же самоуверенность. Он был спокоен так, будто познал все тайны мира, смотрел на других людей так, как будто уже ничто и никто не мог его удивить. На самом деле мне было знакомо такое поведение: друг отца, его ближайший товарищ, человек, из-за которого отец нас покинул, пакистанец Шах Несим был ровно таким же. Нет, он никогда ни с кем не был груб, он даже интересовался людьми. Во время каждой нашей встречи обязательно мне улыбался, а если я была близко, гладил волосы, спрашивал о моих уроках. Но ощущалось в нем что-то такое – то ли в тоне речи, то ли в тусклом блеске глаз, то ли в замкнутости, – из-за чего мне постоянно казалось, что между нами есть какая-то непреодолимая стена. Словно он был чужаком, пришельцем из другого мира, который хоть и подражал нам, нашим привычкам и нашим законам, но все равно смотрел на нас свысока. Отец не был похож на него. Если он улыбался, то улыбался искренне, когда обнимал, обнимал крепко и по-настоящему. Его любви не требовалось проходить ни через какие преграды. Но как только появлялся Шах Несим, все внимание отца обращалось на него, он будто забывал о нашем с мамой существовании. Я никогда этого не понимала. Думаю, Шах Несим был для него кем-то вроде Шамса Тебризи, ну или хотя бы старался казаться таким.

Я снова сосредоточилась на экране ноутбука. Шамс знал арабский и фарси, хорошо знал литературу на этих языках, изучал алхимию, астрономию, логику, философию и теологию. Первым его муршидом, то есть наставником, был некто шейх Абубакр. Разум, сердце и глаза Шамса открылись навстречу мистическому знанию, он с радостью учился и стремился познать как можно больше. В очень короткое время достиг высокого мистического уровня, и народ стал называть его Камили Тебризи, то есть тебризским образцом для подражания. Постепенно Шамс перерос своего учителя, ему захотелось большего. Об этом он говорил так: «Конечно, опьянение шейха Абубакра происходило от Бога. Но он не знал, что после божественного опьянения должно прийти и отрезвление». Шамс стремился не только к опьянению, но и к отрезвлению, он хотел преодолеть все море мистической любви целиком. Думаю, это было разновидностью ненасытности или дисгармонии с этим миром.

Разве мама не говорила то же самое про отца? «Ему никогда не будет достаточно. Не только с нами. Куда бы он вообще ни пошел, ему всегда чего-то будет не хватать, он никогда не почувствует себя целым. Но хуже всего, что он даже этого не понимает».

Так же, как отец покинул нас, так и Шамс покинул своего шейха. Он выбрал себе жизнь бродячего дервиша, и поэтому его называли теперь Шамседдин Перенде, что значит Летучий Шамседдин. Один иранский историк пишет, что его странствия закончились только тогда, когда он встретил Мевляну Джеляледдина Руми. Встреча с жившим в Конье Мевляной стала для этого странника кульминацией его жизненного пути и привела к его финалу. Я вспомнила имя, которое слышала прошлой ночью во сне – Мухаммед Джеляледдин. Да, расходившийся эхом голос так ответил на просьбу раскинувшего свои руки под лунным светом бородатого человека: «Скрытый ото всех, прекрасный и безгрешный, сын султана всех улемов Бахаэддина Веледа Мухаммад Джеляледдин – вот тот, о ком ты спрашиваешь». То есть речь шла о Мевляне. Тогда, выходит, бородач был Шамсом?

У меня снова все смешалось в голове. Зия, рассказывая о Шамсе, разве не называл того человеком, который сделал Мевляну Мевляной? Но раз так, то почему во всех найденных мной статьях на первом плане был именно Мевляна? Именно ему доставались все почести, Шамс же оставался в тени, был на вторых ролях. Хорошо было бы поговорить на эту тему с отцом Зии. Почему бы мне действительно с ним не встретиться? Разве может что-то плохое случиться? Он во всем этом хорошо разбирается, и от него я могла бы получить ответы на интересующие меня вопросы. Вот только о Шамсе ли или о моем отце? Да, в этом была проблема. Интересовалась ли я действительно Шамсом или в центре внимания был все же мой отец? Приехала ли я в этот город, чтобы расследовать пожар в отеле или чтобы постараться понять человека, который за много лет не написал мне ни единой строчки, не дал ни одной весточки о себе? Были ли все эти сны, галлюцинации, в которых я видела человека, похожего на Шамса, делом рук Зии и Меннана? А это кровоточащее кольцо? На все эти вопросы у меня не было ответов.

Я снова вернулась к чтению статьи под заголовком «Встреча Шамса и Мевляны», как вдруг зазвонил телефон. Ну вот, это должно быть Меннан. Когда мы попрощались, я, чтобы избежать обещанного ужина, сказала, что не очень хорошо себя чувствую, но, значит, он моего намека не понял. Сегодня он меня расстроил и очень хочет выпросить прощения. Но я не в том настроении, чтобы устраивать с ним разборки. Однако, если я не отвечу на звонок, он забеспокоится и сам придет в отель. В отчаянии я подняла трубку.

– Алло…

– Добрый день, мисс Карен.