Искатель, 2004 №9 - Владимир Жуков

он казался похожим на утомленную, но от этого ничуть не менее грозную хищную птицу: подобно сложенным орлиным крыльям, могучие плечи его возвышались над опущенной головой, седину которой не смогла скрыть даже короткая зековская стрижка. Локти жилистых рук тяжело упирались в колени, пальцы со сбитыми во многих и многих кулачных сражениях костяшками образовали мощный замок, который время от времени непроизвольно сжимался, как сердце смертельно раненного и медленно умирающего зверя, чем выдавал тяжесть мыслей, обуревающих сидящего перед нами человека.

Его звали Егор Бесхмельницын, но если бы сейчас кто-то окликнул его по имени, то он вряд ли получил бы какой-нибудь ответ — за последние четырнадцать лет, одиннадцать месяцев и тридцать дней никто ни разу не назвал его по имени. Тюремщики называли его з/к 3381, сокамерники и другие зеки звали его Черным.

Никто, включая и его самого, не мог сказать, откуда взялась эта странная кличка, но, если бы спросить любого, кто знал его достаточно долго или же увидел впервые и заглянул в его холодные бездонные темно-карие глаза, то каждый нашел бы это слово наиболее подходящим для з/к 3381. При этом, скорее всего, никто не смог бы объяснить, почему он так думает. Сам же Черный считал это тем, что многие называют «перстом судьбы». Это она, милостивая или окаянная, оставила на нем свой несмываемый отпечаток, отделив от остальных таким вот загадочным и непонятным образом.

Впрочем, самого Черного это обстоятельство ничуть не смущало: хоть он и не слыл непререкаемым авторитетом, хоть и почти никогда не обращались к нему другие за помощью в решении специфических местных вопросов и споров, к его мнению всегда прислушивались и никогда между ним и другими не вставала стена отчуждения. Все знали: Черный — один из самых крутых, просто он никогда не стремился занять какое-нибудь положение ни в преступном мире, ни, тем более, в мире простых людей.

Все свои сорок шесть лет Черный жил по своим собственным законам, а точнее, по отсутствию таковых: что считал верным или необходимым — делал сам и помогал делать другим, что считал недопустимым — не позволял ни себе, ни кому бы то ни было.

Никогда не останавливался перед опасностью, грозившей лично ему, но, в силу врожденного чувства здравого смысла и полного отсутствия алчности, никогда не допускал неоправданного риска, поэтому в своих темных делах обычно преуспевал.

Тем не менее привычка не оглядываться назад и не заботиться о последствиях все же дала свой печальный результат: до того момента, когда он «откинется» уже третий раз в своей жизни, на сегодня оставался всего один день.

Черный прекрасно понимал: годы, которые должны были стать лучшими в его жизни или по крайней мере могли бы быть такими, оказались безвозвратно вычеркнутыми из этой самой жизни его собственной рукой. И если его первые две «посадки» были закономерной и предсказуемой расплатой за то, что он считал своим пониманием жизни, то последние почти уже пятнадцать лет он считал незаслуженным ударом своей капризной судьбы, хотя вслух никогда и никому в этом бы не признался.

С раннего детства Егор рос вольным и независимым ребенком. Отца не помнил, но уважал, благодаря рассказам матери, безумно любившей этого бесшабашного красавца-цыгана, погибшего в перестрелке с милицией при попытке ограбить сберкассу.

Невостребованная любовь матери досталась Егору. Когда пацан пошел в школу, мать начала готовиться к тому, чтобы ее ребенок по выходе в люди ни в чем не испытывал нужды. Неплохо зарабатывая в НИИ, где числилась старшим научным сотрудником, она взялась тайком вести бухгалтерские дела теневых цеховиков, друзей отца Егора, что приносило доход, втрое превышавший ее основную зарплату. Этот доход оседал на счетах в сберкассах, открытых на имя Егора, который, естественно, об этом и не подозревал.

Егор же, как обычно и бывает в таких случаях, рос абсолютным шалопаем: школа его интересовала гораздо меньше, чем секция бокса, где он готов был пропадать сутками, чем, собственно, говоря, он постоянно и успешно занимался. Если его и не выгоняли из школы, то только благодаря его способностям и стараниям матери, считавшей своим долгом каждое пропущенное сыном занятие отработать с ним дома. Мать Егор любил не меньше, чем она его, поэтому на материнское репетиторство соглашался беспрекословно.

Но, как говорится, у любого терпения есть свой предел. У молодого учителя физкультуры этот предел наступил, когда балбес Бесхмельницын на его очередной вопрос, почему он постоянно прогуливает уроки физкультуры, ответил, что ему такая физкультура не нужна на фиг и что сам он, драный козел, Егору тоже страшно надоел. В результате Егор был выставлен с урока со строгим наказом без матери в школе не появляться, что тот с успехом и выполнял в течение всей следующей недели.

Физкультурник решил оставаться принципиальным до конца и нанес визит матери Егора. Он оказался настолько поражен красотой представшей перед его бессовестными глазами женщины, что не отказался обсудить изложенную им проблему за совместным ужином. Невзирая на то, что редкие по тем временам деликатесы этот поборник справедливости поглощал со скоростью хорошего пылесоса, его позиция по отношению Егору упорно отказывалась меняться в положительную сторону — он собирался ходатайствовать об исключении из школы, и это за месяц до выпускных экзаменов в десятом классе! Не помогли даже солидные денежные посулы, которые, однако, не вызвали у этого принципиального правдоискателя ни праведного гнева, ни, хотя бы, тени удивления.

Впрочем, три рюмки коньяка довольно быстро выявили причину столь непримиримой принципиальности: правильно оценив, насколько мать желает помочь своему сыну, охмелевший наглец выставил единственно, по его мнению, возможную цену компромисса и не отступил от нее ни на шаг, как ни уговаривала его бедная мать Егора…

После тренировки Егор с товарищами хлопнули банку жигулевского пива и разошлись по домам. Поднявшись по лестнице и открыв дверь своим ключом, парень увидел следующую картину: мать с бледным от испуга лицом и растрепанными волосами на мгновение замирает, встретившись взглядом с сыном. На глаза ее наворачиваются слезы, и, резко развернувшись, она убегает в свою спальню, громко шлепая босыми ногами по паркету.

Физкультурник в одном носке спешно застегивает ремень. Затем, взглянув Егору в глаза и уже не спеша, надевает второй носок, подходит к столу, наливает себе коньяку и, довольный произведенным впечатлением, ехидно произносит:

— Ну что, сопляк, ты видишь — драный козел отодрал твою ма…

Все произошло мгновенно. Как он оказался рядом с этой сволочью, Егор не помнил. Ударил дважды. После первого удара правой в голову из ушей физкультурника закапала кровь.