Врата тайны - Ахмет Умит

было слышно, как ты с ним ссоришься. Это я еще не говорю о тех колыбельных, которые ты ему пела. Это вообще нормальное явление для детского возраста. Если верить некоторым педагогам, даже очень здоровое: игры с такими придуманными партнерами показывают, что ребенок обладает мощной силой воображения. Но твой отец не мог этого понять, считал, что с тобой происходит что-то нехорошее. Он настаивал: “Мы должны отвести ребенка к врачу”. Я возражала: “В этом нет необходимости. Карен просто старается установить связи с реальным миром, старается добавить смысл своему существованию”. – “Какое тут добавить смысл?! Она днями напролет болтает с несуществующим ребенком”. Тут мне захотелось немного пошутить над твоим отцом: “А откуда ты знаешь, что Санни не существует?” – “Как?.. – изумился мой простодушный Пойраз и продолжил с выражением человека, готового к встрече с чудом: “Ты что, тоже его видела?” – “Нет, я не видела, но вполне возможно, что Господь является Карен в виде ребенка со светлыми волосами. Разве ты не говорил, что Господь виден только самым чистым и невинным из людей?” Он запутался, в его темных глазах появился странный блеск: “То есть, по-твоему, этот воображаемый ребенок…” – “А почему нет? Не ты разве для того, чтобы найти Господа, отказываешься от всех телесных и умственных искушений, стараешься вернуться в самое безгрешное состояние? Разве ты не пытаешься в некотором смысле снова стать ребенком? А Карен еще ребенок. Разве Господь не может таким образом войти с ней в контакт?” – “Хорошо, – он не собирался сдаваться, – но с чего Господу выбирать именно Карен?” Я снова напомнила ему его собственные слова: “Господь является тому, кому он более всех нужен. Возможно, Карен он необходим более всего”. Пойраз никак не мог понять, что я ему втолковываю. “Мне так не кажется, – он задумчиво покачал головой, – это просто психологическая проблема. Следует показать нашу дочь доктору”. Тут он меня разозлил, и я вспыхнула: “Постой, а разве не ты днями напролет разговариваешь с божественным существом, которое тебе даже ни разу не являлось, умоляешь его о чем-то? Почему у тебя нет никаких психологических проблем, а у Карен они должны быть?” Он посмотрел на меня обиженно, будто я несла какую-то чушь. В его взгляде не было гнева, он совершенно не умел злиться.

“Что ты хочешь этим сказать, Сьюзан? Ты что, ставишь в один ряд Аллаха, которому я возношу мольбы, и воображаемого друга Кимьи Санни?” Я нацепила на себя раздражавшее его невозмутимое выражение лица и посмотрела ему прямо в глаза: “Я не знаю. Да и ты тоже этого не знаешь”. Он легко покачал головой: “Все не так просто. Ты не можешь смешивать вместе порождение детского сознания и Аллаха”. Я улыбнулась, полная внутренней уверенности в себе: “Могу. По-моему, они очень похожи. Между твоими разговорами с Господом и болтовней Карен с Санни нет никакой разницы; оба эти явления заключают в себе невинность, искренность и поиск смысла. Или просто попытку сбежать от одиночества”. Твой отец больше не мог себя сдерживать: “Ты не можешь так оценивать человеческую веру. Религию невозможно постичь только разумом”. Он грустно взглянул на меня, словно сильно расстроился: “Ты можешь думать о вере, как хочешь, но если вдруг выяснится, что Кимья больна, помни, я предупреждал”. После этого он заперся в своей комнате и стал играть на нее. Больше мы на эту тему не разговаривали. А когда ты пошла в школу, Санни как-то забылся».

На самом деле я не забывала Санни. В школе у меня быстро появился приятель по имени Тони. Он тоже был блондином, но волосы его не вились, а были прямыми и редкими, из-под тяжелых и постоянно полузакрытых век смотрели не голубые, а светлозеленые глаза. Должно быть, для меня он занял то место, которое раньше занимал воображаемый друг. Он даже предупреждал меня несколько раз: «Не называй меня Санни, Карен, меня зовут Тони». Тони был и первым мальчиком, с которым я поцеловалась. Не совсем понимая, что мы вообще делаем, мы постыдным образом свели наши губы вместе. После школы Тони стал монахом. Он был из верующей католической семьи, которая отправила его на учебу в Ватикан. Два года назад пришло известие о его смерти. Он отправился на Галапагосские острова в поисках доказательств, способных опровергнуть теорию Дарвина. Во время изысканий его укусила здоровенная ящерица, однако умер он не от яда – животное не было ядовитым, а от гангрены: рана была глубокой, и в нее попало много микробов. Он был погребен в Ватикане. Мама охарактеризовала произошедшее как проявление проклятья Дарвина. Она не шутила, говорила об этом крайне серьезно. Меня очень расстроило известие о смерти Тони, но удивительно, что я даже тогда не вспомнила про Санни. Какое бессердечие! Разве не с ним я коротала свое одиночество, пока у меня не было друзей, разве не с ним я впервые играла во многие игры, не с ним ли я делила все секреты своего детства? Хотя, честно сказать, я не могла даже вспомнить, о чем мы с ним говорили. Все это стерлось из моей памяти, но, должно быть, рядом с ним я чувствовала себя веселой, уверенной и свободной. Если бы рядом с каждым в нужный момент всегда был такой человек, как прекрасна бы была жизнь. Но это невозможно. В реальном мире, среди реальных людей никто и никому не будет так рабски верен… А Мевляна? Он смог без возражений, препирательств и жалоб исполнить все желания Шамса. Более того, он смог забыть о собственной чести и гордости. Действительно, почему это произошло? Из-за любви к Шамсу? Но что это за любовь, что требует постоянно испытывать партнера? Да разве только испытывать? Отказываться от всего, что дорого!

Мевляна отказался от этого? Если у Шамса было бы что-то плохое на уме, то не осталось бы у Мевляны ни жены Киры-хатун, ни сына Бахаэддина. Но можно даже не уходить в глубь веков до Мевляны: разве мой отец не оставил нас ради Шаха Несима? И правда, до чего же связь моего отца с Несимом напоминала связь Мевляны с Шамсом! Возможно, отец и взял их за пример для подражания. Впрочем, взял за пример или просто научился этому у них? Может быть, это особый религиозный ритуал. Надо спросить об этом, когда встречусь с отцом Зии. Они с отцом были друзьями детства, более того – выросли в одной обители, никто не мог знать отца лучше него.

Мои размышления снова