Танец теней - Яков Осканов

папой, я слышала их голоса в соседней комнате, но слов не разобрала. Потом профессор заглянул ко мне, но ничего не сказал — только вздохнул и ушёл. Мне страшно. Я не понимаю, почему папа так со мной поступает. Может, я сделала что-то плохое? Он всегда меня жалел, а теперь будто стал другим. Будто из него ушёл свет. Я пишу эти строки, а перед глазами всё кружится, каждая строчка даётся как…

Внезапно запись прервалась, и всю оставшуюся часть страницы занимала вязь странных символов. Я вгляделся в них. Определённо, ничего подобного я никогда не видел. Это не походило ни на буквы какого-либо алфавита, ни на знакомые мне знаки.

Местами казалось, будто значки пытались уложиться в строчки, но в целом они были разного размера, расположены неравномерно и скорее рассыпаны по странице хаотично, лишь отдалённо напоминая письмо.

И в то же время на рисунки эти символы тоже не походили — я не мог угадать значения ни одного из них. Некоторые были угловатыми, другие — с плавными линиями, дугами, окружностями. Но всё это не находило никакого отклика в моём сознании. Что это? Фантазии Сониного рассудка, вызванные её болезнью, или воспоминания об узорах, которые девочка могла видеть на загадочном камне?

Насколько я знал, у нэнгов не было своей письменности. Да и декоративные мотивы, которыми пользовался этот народ в украшениях на одежде и предметах быта, не походили на рисунки в тетради.

Я в волнении перевернул страницу. Слава Богу — записи продолжались!

Тридцатое августа

Мой дорогой друг!

Мне очень страшно. Я не помню, как вчера перестала писать, очнулась сегодня утром, на кровати. В дневнике какие значки! Кто их нарисовал? Я? Наверное, я. Больше ведь не кому! Не понимаю что со мной. Я думала, что вчера было больно, но сегодня утром стало ещё хуже. Папа запер дверь, чтобы я не побежала к озеру за водой, если не вытерплю, и я не могу выйти. Кричала, звала, но никто не приходил. Потом услышала шаги — показалось, что это Август Альбертович. Он отпер дверь, подошёл ко мне и дал воды. Я пила и не могла остановиться. Голова сразу перестала болеть, будто всё это был страшный сон. Потом я заплакала и не могла успокоиться. Папа не приходил. Я всё ждала, но он не пришёл. Август Альбертович сказал, что теперь всё будет хорошо, но я ему не верю. Если папа снова запретит воду — я не знаю, что тогда делать. Я слышала, как папа о чём-то громко спорил с профессором перед сном. Никогда не слышала, чтобы они оба так разговаривали. Я не понимаю, что происходит тут с людьми и почему все так изменились.

Тридцать первое августа

Мой дорогой друг!

Утром ко мне зашёл папа и сказал, что гордится мной. Он сказал, что нужно терпеть и не пить воду из озера, даже если кажется, что она помогает. Я спросила, почему так? Но он сказал, что это слишком сложно объяснять и я должна просто поверить ему. Если терпеть будет невмоготу, папа пообещал, что даст другое лекарство, которое поможет.

Мы завтракали втроём — я, папа и профессор. Если бы не тишина в доме, мне бы казалось, что всё как прежде. Август Альбертович рассказывал интересные истории о химиках и их открытиях.

Папа потом уехал охотиться, и к вечеру вернулся с добычей. У нас был царский ужин! Мне даже стало интересно, когда это он научился готовить? Ведь и в Петербурге и в Тальминске у нас был повар, а Ирии нам готовили жёны работников.

Нужно будет расспросить папу и заодно уговорить его научить меня готовить? А что? У меня сейчас много свободного времени, и я могла быть полезна. Так и сделаю с утра!

Первое сентября

Мой дорогой друг!

Утро сегодня было чудесным. Папа взял меня на прогулку, и мы собирали грибы. К обеду вернулись домой, и я училась готовить. Оказывается, жарить грибы довольно просто. Если бы меня отпускали одну в лес, я бы сама могла собирать грибы и делать нам ужин.

Мы все ждём возвращения Дмитрия Трифоновича с новыми работниками. А мне полагается учитель, ведь в городе уже давно начался учебный год.

Ближе к ужину у меня начала болеть голова. Папа сказал, что у него тоже начался приступ. Он сказал, что эту ночь нужно потерпеть, и он тоже не будет принимать новое лекарство. Я спросила почему, и тогда папа объяснил, что хоть оно и помогает, но ещё и отравляет в другом, и если можно, лучше пить его реже. Я потерплю. Думаю, что до завтра у меня точно получится обойтись без воды и лекарства. Может быть, приступ и, правда, может пройти сам? Постараюсь сейчас заснуть!

Второе сентября

Мой дорогой друг!

Сегодня первый раз в жизни я испугалась своего отца.

День начался нехорошо. С самого утра голова болела так, что я едва смогла подняться. Но я обещала папе терпеть. Он зашёл ко мне перед завтраком, и я увидела, что он тоже мучается. Есть не хотелось. Аппетит исчез. Я выпила чаю только для виду, чтобы Август Альбертович не завтракал один.

Потом я пошла к себе. В обед услышала, как профессор поднялся к отцу — они о чём-то спорили. Я слышала их, но слов разобрать не смогла.

К вечеру боль стала невыносимой. Я вышла к отцу. Не помню, как дошла. Стены дома, казалось, колыхались, пол убегал из-под ног. В голове будто кто-то ворочал острой иглой.

Я постучала в дверь. Отец открыл. Он был бледен, и я заметила, что его руки дрожат. Он посмотрел на меня и спросил, как я себя чувствую. Я стала просить его дать мне обещанное лекарство. Было видно, что он не хочет. Папа уговаривал потерпеть ещё, но мне было ужасно больно, и я не могла это выносить. Я расплакалась и, сама себя не помня, побежала вниз. Думала только, что нужно добраться до озера и напиться.

Он догнал меня у крыльца, схватил больно и потащил обратно.

В спальне он уговаривал не пить воду из озера — говорил, что она губит нас. Я кричала, что не верю, что он просто мучает меня. Тогда он ушёл и запер за собой дверь. Я колотила в неё руками, долго плакала и звала, но никто не приходил.

Потом услышала шаги. Это был Август Альбертович. Он подошёл к двери и сказал, чтобы я не