Танец теней - Яков Осканов

Я вышла к дому к полудню. Но не увидела никого из работников. Это было странно.

В этот момент на дороге показался папа — весь усталый, небритый. Он увидел меня, спрыгнул с коня и побежал ко мне. Потом схватил на руки и обнял так крепко, что у меня перехватило дыхание, и у него заблестели глаза. Я никогда не видела его таким.

Мы вошли в дом, и тут как раз вернулись с поисков наши работники — тоже мрачные и усталые. Зашли отчитаться, а тут я стою. Все заговорили разом, начали спрашивать. Но Август Альбертович увёл меня с папой в комнату, проверил мой пульс, дал воды, велел мне лечь и всё подробно рассказать. Я и рассказала.

Только не стала говорить про Него. Всё равно не поверят.

Вот оно! От волнения я перестал чувствовать озноб, вскочил и несколько раз прошёлся по комнате. Потом сел, раскурил трубку и погрузился в размышления.

В журнале профессора нигде не было сказано, что Соня обнаружила огромный камень и видела нечто странное. Девочка скрыла это, опасаясь, что взрослые решат, будто её болезнь усилилась. И страх её был обоснован: признаться честно, и я сперва подумал именно об этом.

Но нельзя было сбрасывать со счетов и другое. Древняя легенда нэнгов уж слишком явно проступала сквозь все обстоятельства. Пока речь шла лишь об озере с необычными свойствами, это можно было считать занятным совпадением с мифом. Однако появление гигантского камня с письменами резко меняло дело. Я не верил в потустороннее, но избавиться от мысли о поразительном совпадении всё же не мог.

Взгляд мой снова заскользил по строкам дневника, выискивая подсказки, способные пролить свет загадку усадьбы.

Шестнадцатое июня

Мой дорогой друг!

Сегодня с самого утра всё странно. В доме пахнет лекарством и чем-то ещё. Папа сказал, что так пахнет хлорка, и велел мне не выходить из моих комнат, пока не скажут. Слышно, как гремят ведра, и Савелий с Иваном всё время бегают туда-сюда. Я спросила, не случилось ли чего, и папа объяснил, что заболели женщины, и нужно принять меры, чтобы никто больше не заразился.

Август Альбертович ходит мрачный, всё время записывает что-то в свою тетрадь и велит открывать окна. Я сидела у окна и смотрела на озеро. Оно сегодня не голубое, а какое-то тусклое, как старое зеркало. Наверное, это от дождя, что шёл ночью. Обедали сегодня в тишине. Только папа, я и профессор. День получился грустным. Надеюсь, все скоро поправятся.

Восемнадцатое июня

Мой дорогой друг!

Вчера я не писала — не помню почему. Кажется, у меня опять был приступ. Когда проснулась утром, то увидела, что я лежу в платье. Туфель не было. Наверное, их снял с меня папа и унёс вниз. Когда пошла умываться, увидела, что у меня грязные руки, значит опять собирала гербарий или искала окаменелости для профессора. Я не помню. Почти ничего.

Кажется, мне снился сон. Там я видела Камень, и он снова со мной говорил. Только не могу припомнить о чём, сколько не пытаюсь. Сегодня с самого утра в доме неспокойно. Женщины продолжают болеть. Остальные взрослые выглядят встревоженными, но мне стараются этого не показывать.

Из псарни пропал Буян. Савелий клялся, что запирал дверь на засов, и всё же его нет. Я обошла двор, звала, но он не откликнулся. Только эхом где-то в лесу отозвалось, как будто он залаял один-единственный раз и сразу замолчал. Я очень боюсь, что он потерялся. Хочу уснуть, а утром проснуться, а он вернулся, как всегда, весёлый и озорной. Пусть бы только вернулся.

Ещё более странным, чем совпадение с легендами нэнгов, мне показалась эта запись с упоминанием нового приступа и пропажи Буяна. Девочка надеялась, что пёс вернётся, но я по журналу профессора знал, что через пару дней найдётся труп Сониного любимца.

Что-то зловещее происходило в усадьбе, и я был уверен: девочка что-то видела. Ещё более пугающим было то, что приступы стирали из её памяти отдельные события.

Я чувствовал — разгадка близко. Глаза мои нетерпеливо пробегали по строкам, выискивая ту самую деталь, которая, наконец, позволит увидеть настоящую картину случившегося.

Двадцать пятое июня

Мой дорогой друг!

Вчера я не могла писать — мне было очень плохо. Всё вдруг поплыло, и я словно провалилась в жар. Потом ничего не помню. Проснулась уже ночью. Папа сидел рядом, держа мою руку, и смотрел так, будто боялся, что я снова исчезну.

Он дал мне воды из озера. Пару дней назад она потемнела. И профессор не знает почему. Я боялась, что на вкус она станет хуже. Но нет, вкус не изменился. И она тоже мне помогает. Раньше я чувствовала после воды лёгкость и ясность в голове, а сейчас это скорее бодрость, и кажется, вода добавляет мне сил.

Сегодня мне уже легче, только всё вокруг кажется немного другим. Воздух пахнет, как после грозы, и, кажется, что даже стены дышат. Не знаю, стоит ли рассказывать отцу? Он итак сейчас выглядит уставшим из-за случившейся эпидемии.

Жаль, что ты только слушаешь, но не даёшь советов!

Двадцать седьмое июня

Мой дорогой друг!

Сегодня папа вернулся из тайги поздно, когда уже стемнело. Я ждала его на крыльце. Он подошёл ко мне и даже сначала не улыбнулся. Он долго смотрел мне в глаза. И я не знала, что мне делать. Он никогда так себя не вёл.

Потом я заметила, что у него забинтована рука. Я спросила, что случилось, — он ответил, что поцарапался о камень, когда спускался к ручью. И только тогда улыбнулся, чтобы меня успокоить.

Но бинт был тёмный, и по рукаву видно было, что он промок от крови. Папа, конечно же, не хочет меня пугать и думает, что я ещё маленькая, чтобы видеть раны.

За ужином он молчал. Профессор несколько раз начинал разговор, но папа думал о чём-то своём. Потом он вдруг поднялся, извинился и ушёл к себе.

Когда он проходил мимо, я хотела обнять его, но он только положил ладонь мне на плечо и сказал, что утром поговорит со мной, а сейчас ему нужно отдохнуть и выспаться.

Я вижу, что папу что-то беспокоит. И от этого у меня тоже душа не на месте. Но я его знаю, он всё равно мне ничего не расскажет о своих взрослых делах.