Танец теней - Яков Осканов

Определённо не было никакого смысла открывать свою тайну. Сможет ли престарелый учёный сосредоточенно работать, зная, что он остался наедине с людьми, способными убивать в состоянии беспамятства? Нужно было, как можно дольше скрывать от него истинное положение дел, и знание о том, что помощь не придёт.

Ещё хуже обстояли дела с Соней. Я не мог решиться на откровенный разговор с ней, так как не знал, чувствует ли она в себе присутствие чужой воли. А что если нет? Ведь она вела себя обычно, и была надежда, что она не помнит того, что совершила с собственным любимцем. Даже приступы её галлюцинаций прекратились. Если не считать странных головных болей, которые нас одолевали в последнее время, она была здоровым ребёнком, без единого признака душевной болезни.

У меня была надежда, что чужак не настолько завладел её волей, как моей, и поэтому я решил проверить, сколько Соня сможет продержаться во время приступа, не прибегая ни к тёмной воде ни к лаудануму. Если бы ей удалось пережить приступ без лекарств, то был шанс отправить её с Августом Альбертовичем в город, а самому остаться в Ирие и встретить свою судьбу, какой бы страшный конец она не приготовила мне.

Я переговорил с профессором и строго запретил давать тёмную воду в случае Сониного приступа, объяснив это тем, что сам буду помогать дочери и отслеживать дозировку.

Во мне крепла уверенность, что с каждой порцией принятой нами тёмной воды сущность, вселившаяся в нас, получает всё больший над нами контроль.

Во время следующего приступа, я объяснил Соне, что в этот раз нужно потерпеть, и посмотреть, может ли её организм самостоятельно справиться с недугом. Она продержалась день. На утро она уже умоляла дать ей этой проклятой воды. И я видел, как это действует на профессора. Бедный Август Альбертович метался между жалостью к девочке и уважением к родительской, то есть моей воле.

Мне было понятно, как видится эта ситуация со стороны профессора: спятивший, находящийся под постоянным действием опийной настойки, отец истязает дочь, запрещая давать ей верное средство, безобидную воду, тем самым обрекая её на муки ради проверки своих не вполне логичных гипотез.

Конечно, не зная о том, что помощь не придёт, Август Альбертович рассуждал вполне резонно, не понимая, почему мне так важно побороть зависимость от воды и иметь возможность уехать.

Меня же торопило то обстоятельство, что запасы лауданума подходили к концу, и я неожиданно понял, что следующим логическим шагом живущей в нас сущности будет убийство профессора. Что может помешать этому? Стоит мне только потерять контроль над собой и вполне логично, что профессор станет следующей жертвой в цепочке ритуальных убийств. Впрочем, это не совсем ритуальные убийства. Характер они имели вовсе не символический, а осуществлялись для увеличения силы той сущности, что поселилась в нас с Соней.

Я не мог позволить профессору погибнуть. И не только потому, что мне, как и всякому добропорядочному человеку противна мысль об убийстве невинного. Была ещё одна причина: Август Альбертович являлся нашей последней надеждой на излечение. Только он мог восстановить формулу состава, который помогал Соне и должен был помочь мне. Если, конечно, мои теории были верны.

На третий день мольбы Сони стали непрекращающимися, но тут и у меня случился приступ. Я принял лауданум и забылся. В это время сердобольный немец не выдержал и дал Соне воды.

Когда я вернулся в здравый рассудок, он снова пришёл ко мне и начал настаивать на том, что подобные эксперименты более не следует проводить, ибо мы не знаем, чем могут обернуться такие боли. Вполне возможно, что случится апоплексический удар.

Я был согласен с ним, к тому же мне и самому было мучительно смотреть на страдания дочки. Но как быть? Продолжить давать ей тёмную воду? Или начать давать ей лауданум? Я снова посовещался с профессором и узнал, насколько нам хватит лауданума, если мы будем принимать его вдвоём. Август Альбертович сказал, что примерно на месяц. Однако он снова попытался меня убедить, что гораздо лучше и безопаснее давать Соне воду, да и мне самому пора бы на неё перейти, пока пристрастие к опиуму не стало непреодолимым.

Конечно, с его позиции всё звучало верно и логично. Если бы он видел картину целиком, то понял бы мои мотивы. Но я ему эту картину открыть не мог. А потому решение должен был принимать сам, и после некоторых раздумий принял его.

Рассудил я так. Раз лауданума осталось на месяц, мы подождём ещё две недели, не употребляя тёмной воды. Если к тому моменту профессору не удастся синтезировать нам целебный состав, мы втроём отправимся в город. Там, в случае крайней нужды мы сможем купить лауданум, для борьбы с приступами и найдём врача, который, если нам повезёт, подберёт нам лекарство от нашей мигрени, не содержащее опиум. Я лично займусь наймом новых работников, и мы вернёмся в Ирий, и продолжим исследования. Рано или поздно Августу Альбертовичу удастся расколоть этот орешек в нашей прекрасной лаборатории.

Это было, пожалуй, лучшим решением в сложившейся ситуации. Но я был слишком самонадеян и непредусмотрителен. Буквально на следующий день у нас с Соней одновременно начался приступ. Я решил, что мы можем первый день перетерпеть вместе, не прибегая к лаудануму. На следующий день наше состояние ухудшилось. Соня молила дать ей воды. Но я просил её потерпеть, решив, что если станет совсем невмоготу, мы вместе примем опиумную настойку.

Но моим планам не суждено было сбыться. Перед ужином меня нашёл встревоженный Август Альбертович. Он сообщил, что зашёл к себе в спальню, чтобы принять свою микстуру от несварения, которым он в последнее время мучился, и обнаружил жуткий беспорядок. Пузырьки с лекарствами, стоявшие на прикроватном столике были разбросаны по полу, некоторые разбиты.

Виновницей хаоса оказалась белка, пробравшаяся по какой-то несчастливой случайности в открытую форточку. И как вы можете догадаться, среди разбитых флаконов был и тот, в котором хранились запасы лауданума. Но я уже не верил ни в какие несчастливые случайности. Мы были отчётливо видны звенья дьявольского плана, окончательно загнавшего нас в ловушку.

После ужина Соня взмолилась дать ей воды. Но я велел идти в спальню и попытаться заснуть, пообещав, что скоро приду, и дам ей воду, но нужно потерпеть ещё. И тут моя дочь впервые в жизни взбунтовалась. Она закричала, что не в силах терпеть и не понимает, почему я так жесток, и подвергаю её таким