Танец теней - Яков Осканов

Начиналась гроза. Но дождя пока не было. Снаружи снова полыхнуло — длинная рваная молния прошла по небу, разветвляясь на десятки жил, и снова через время вдалеке громыхнуло.

Я откинулся обратно и слушал, лёжа на спине, как над тайгой беснуется стихия. Ясный жаркий день оказался прелюдией перед бурей, которая неумолимо подступала к Ирию.

Мой разум принимал этот факт отстранённо. Реальность смешивалась с бредом, а гром казался грохотом ритуальных бубнов нэнгских шаманов.

Одна из молний ударила совсем рядом — гром раздался почти мгновенно, наверное, прямо в луг возле дома. Я осознал, что не слышу капель дождя, барабанящих по стёклам. И даже сумел снова приподняться, чтобы убедиться, что стёкла по-прежнему сухими. Это была странная гроза без дождя, но я даже не удивился, а просто отметил этот факт на границе моего сознания.

Внезапно, пространство полыхнуло даже сквозь закрытые веки, и раздался удар такой силы, что я вздрогнул и рефлекторно сжался, пытаясь защититься. Молния ударила в крышу Ирия.

Дом сотрясся и застонал, будто живое существо. Зазвенели стёкла, но выдержали. Закачалась массивная люстра. С потолка посыпались мелкие частички штукатурки и пыль.

Некоторое время ничего не происходило. Я лишь почувствовал неприятный металлический запах озона, который разлился по комнате.

Потом я стал различать какой-то неясный шум над собой. Он постепенно усиливался, и когда через щели стали просачиваться струйки дыма, я, наконец, осознал, что крыша горит. Короткий взгляд в окно подтвердил мои худшие опасения: ветер только усилился, а дождя всё не было. В таких условиях предположить, что доски перекрытий и стропил потухнут сами собой, было бы глупой беспечностью.

Я начал спешно оглядывать свои вещи, пытаясь сообразить, что с собой брать, и довольно быстро пришёл к выводу, что почти всё придётся оставить. Я не смогу унести тюк с вещами на поняге в моём нынешнем состоянии. Оставалось взять винтовку, и мою маленькую котомку, где хранилось главное: неводок, котелок и огниво. И куртку, конечно. Ночами уже холодно, и в моём положении остаться без тёплой куртки означало верную смерть. И ещё журнал профессора и дневник Сони.

Моё тело плохо слушалось. Я поднялся, но моментально перед глазами возникли круги, а ноги предательски подкосились. На четвереньках я дополз до котомки и трясущими пальцами долго провозился с тесёмками, прежде, чем мне удалось заглянуть — всё ли на месте? Потом я сунул туда тетради и записную книжку Стужина и снова затянул тесёмки.

Меж тем, в комнате становилось жарко, а треск от бушевавшего наверху пламени заглушал все прочие звуки.

Чтобы не тратить силы, я всё так же, на четвереньках дополз до винтовки, и, уперев её прикладом в пол, поднялся с её помощью. От этого усилия комната снова закружилась у меня перед глазами, и я осел на диван, чтобы не упасть на пол. Ещё с минуту я сидел не в силах сдвинуться, понимая при этом, что всякое промедление приближает меня к смерти.

Внезапно часть потолка с грохотом обрушилась. Горящие стропила и доски перекрытия упали буквально рядом со мной, разбрасывая во все стороны угли и искры. Каким-то чудом я остался невредим. Это помогло мне найти силы двигаться.

Я встал и, опираясь на винтовку как на посох, заспешил к лестнице. Если другие горящие балки упадут и перекроют мне путь к ней, придётся выпрыгивать из окна. Но я даже думать не хотел о таком. Шаг, другой, ещё пару шагов, ещё несколько. Дошёл!

Я повесил оружие на плечо и протянул руку к перилам. Но зрение сыграло со мной злую шутку, пальцы мои сомкнулись на пустоте, а я не получив опоры от неожиданности потерял равновесие и полетел кубарем вниз. Затем последовал удар и темнота.

Спустя какое-то время сознание вернулось. Я открыл глаза, впрочем, соображая плохо и медленно. Очень болела голова, левая рука и нога.

Всё вокруг было в дыму и возле меня в нескольких местах плясало пламя. Второй этаж, похоже, уже весь был объят огнём, и перекрытия его уже успели в нескольких местах прогореть, и обвалиться, отчего первый этаж тоже вовсю полыхал.

Сквозь обвалившиеся части стен ворвался ветер, он раздувал пламя, и оно гудело так, что казалось, будто воет сам дом, как дикий зверь, угодивший в смертельную западню.

Я сильно закашлялся и долго не мог остановиться. Воздуха не хватало, и я понял, что задыхаюсь. До двери оставалось совсем немного, последний рывок и я, вырвусь из лап смерти.

Собрав волю в кулак, я начал вставать, и тут же с криком осел обратно. Нога, похоже, сломана. Я решил ползти, но и это у меня вышло плохо — левая рука отозвалась резкой болью при попытке на неё опереться.

Этаж быстро наполнялся дымом, и дверь, такая, казалось, близкая, пропала за его плотной завесой. Я снова закашлялся. Из глаз потекли слёзы. Лёгкие горели огнём, я понимал, что задыхаюсь и всё пытался ползти, ибо ничего другого сделать уже не мог. И я почти дополз.

Однако боль в груди стала невыносимой, и, корчась в муках на полу, объятом со всех сторон огнём, я вдруг ясно осознал, что умираю. Проклятое место одержало надо мной верх.

Глава 20. Суздалев

Сначала пришла боль. Она вырвала меня из того небытия, в котором я находился. Потом вернулось осязание. Что-то ткнулось мне в бок. Раз. Другой. И снова покой. Потом появились запахи, точнее один запах. Это был тяжёлый крепкий дух зверя. Уши уловили его громкое частое дыхание совсем рядом. На этом силы мои закончились, и я снова погрузился в спасительный мрак, уводящий меня от боли.

Я ещё несколько раз выныривал из состояния небытия, но так и не мог целостно осознавать картину мира. Мне чудились голоса и лица разных людей, с которыми меня сводила судьба. Но чаще всего появлялся Тэгуй. Лицо его было строгим, и он мне что-то говорил, но я не мог разобрать слова.

Это продолжалось так долго, что показалось мне вечностью, и в редкие мгновения сознания я успел подумать, что это, наверное, и есть жизнь после смерти. Или последние реакции умирающего мозга, который превратил секунды агонии в вечность.

Но потом наступил момент, когда я очнулся, и неожиданно ясно осознал, что нахожусь в реальном мире. Я открыл глаза. Меня окружал почти полный мрак. Почти — какие-то неясные контуры окружавшей обстановки мой глаз всё же различал.

Я долго лежал в темноте, привыкая к ней. И когда обрёл способность видеть,