Приговор окончательный! - Сергей Григорьевич Алтухов

Двадцать четыре обвиняемых поочередно заполняли отгороженную деревянным забором скамейку.

Восемь дней они просили, требовали, молили о прощении. Кто как мог. Но лучше получалось, к сожалению, у наиболее виноватых.

Обескураженный, красный, как рак, Коридзе открыто признал свою вину. Попросил о снисхождении. Гораздо дольше и куда с большим чувством убеждал судей куратор из управления магистральных газопроводов Дубов. Даже после тюремных нар Михаил Федорович выглядел довольно респектабельно. За ним и его сотоварищем по приемке кабельной связи Потапенко числилось в общей сложности раз в десять побольше, чем за Коридзе. Тем проникновеннее и чувствительней читал по заранее приготовленной ученической тетрадке свое обращение Дубов: «Его обвинили в присвоении вознаграждений за рацпредложения, о которых он толком ничего не мог пояснить? Роковое стечение обстоятельств! Так уж сошлось. Он действительно был соавтором осуществленных переходов через реки Урал и Цна. И никакие эти предложения не фиктивные. Он решал государственную задачу. Наступала осень. Близились холода. Правда, не соблюл формы, тут виноват».

— Привлечением в качестве обвиняемого мое имя опозорено перед всеми работниками нашей отрасли, — Дубов на секунду оторвал крепко посаженную голову от тетрадного листка. — А я с пятьдесят девятого по семидесятый год работал начальником трех крупнейших управлений газопроводов! За свой промах я уже понес несколько тяжелых наказаний: я исключен из кандидатов в члены КПСС, — Дубов смахнул рукой невидимую слезу. — Не знаю — смогу ли когда-нибудь стать коммунистом. Примет ли меня партия в свои ряды. Этот позор, — он метнул красноречивый взгляд в переполненный зал, — равноценен гражданской казни!

Пантюхов заметил, как вздрогнул при этих словах сидевший справа от своего коллеги Потапенко.

— Наконец, уже не один месяц я изолирован от общества. От своих детей, — Михаил Федорович помолчал, — кара, которой предложил меня подвергнуть представитель государственного обвинения, потрясающе жестока! — В зале заволновались. — Мне сорок три года. Лишение свободы на восемь лет зачеркивает меня как человека, как личность. Практически уничтожает как специалиста. Лишает меня навсегда возможности быть полезным обществу. Лишает моих детей моего отцовского внимания и заботы! — Михаил Федорович вытер платком скопившуюся в уголках губ пену...

«Куда тут Коридзе, — подумалось Пантюхову. — Вон женщины в передних рядах чуть ли не плачут от сочувствия. Представляй они получше, как Михаил Федорович «решал государственную задачу»: не ударив палец о палец, положил в карман несколько тысяч — поубавились бы слезы».

Филиппов остался верен себе до конца. Все показания он полностью изменил. Признал одну краску и олифу, присланные из Новосибирска. Причем добавил, что за них уплатил. От всего остального начисто отказался. Отреклась от своих прежних показаний и прибывшая на процесс супруга управляющего.

— Чем же объяснить ваши признания во время предварительного следствия? — поинтересовался у Степана Григорьевича много всякого повидавший на своем веку председательствующий.

— Да тем, что я был тогда в тяжелом состоянии, — Филиппов старался не смотреть на судью. — Мне следователь показался офицером гитлеровской армии, допрашивавшим меня в плену.

Не ударил в грязь лицом и бывший председатель БРИЗа спецмонтажного управления Удальцов.

— Мне пытаются вменить в вину статью девяносто два часть три — хищение государственных средств на сумму до восьми тысяч рублей, — Анатолий Родионович перевел взгляд с государственного обвинителя на Пантюхова. — Хотят повесить на меня проходившие через БРИЗ якобы фиктивные предложения, — он скорбно вздохнул. — Я скажу лишь одно, — их принимала целая комиссия и принимала за рационализаторские! Свою косвенную вину я сознаю только в том, что доверился Боровцу в отношении устройства в марте семьдесят первого года намороженной дороги в Ухте на Мадманских болотах. Ее, как оказалось, никто не делал. Но кто мог предполагать, что лжецом окажется руководитель управления?!

Заседатели слушали Удальцова очень внимательно. Тот, что постарше, даже одобрительно кивнул головой. «Поверят! Как пить дать — поверят, что перед ними агнец божий, а не злоумышленник», — мучился капитан.

Случилось так, что обоих Боровцов — и младшего и старшего — заслушивали подряд. Петр Иванович, возвышавшийся на полголовы над старшеньким, не испытывая судьбу, прикинулся барашком: ничего, мол, лично он у Васи не просил. Что брат самолично дал, то и взял по дурости. Но все уже до копейки вернул и документик об этом имеется. Помилосердствуйте, граждане, Христа ради.

Медленно, словно нехотя, поднялся со своего места старший Боровец. Зал затаил дыхание. Глухо, неторопливо вел Василий Иванович свою речь. Каждое слово продумано и взвешено. Он не отказывался от своих показаний. Как можно! Только небольшой, не всякому непосвященному бросающийся в глаза уклон от основной линии. Не взятки давал: к чему они, когда управление который год передовое. Он просто иногда (по воле рока или подворачивающегося случая) похищал совместно с собратьями по несчастью (кивок на соседей) государственные средства. При этом, конечно, признавались далеко не все фиктивные рацпредложения (всех-то много!), а лишь малая часть их да приписки за счет мертвых душ, от которых уж никак нельзя было отвертеться.

— В отношении дачи взяток, — бывший начальник спецмонтажного управления повернулся боком к смотревшему на него с раскрытым ртом брату, — в обвинительном заключении сказано, что я их давал заказчикам в целях беспрепятственной сдачи построенных объектов в эксплуатацию. Граждане судьи! — голос зазвучал чище. — Прошу вас обратить внимание на этот вопрос! Потому что, кроме общего заявления о беспрепятственной сдаче объектов, нигде, ни в одном эпизоде не сказано, какие недостатки вскрыла какая-либо комиссия, какие выгоды получил я. Это неспроста! Просто следствие не располагало ни одним фактом, что заказчик где-то что-то мне простил, а я что-то не доделал.

Грубо работал бывший начальник спецмонтажного управления. Да, в обвинительном заключении были лишь общие формулировки — это ведь не роман на восемьсот страниц. Но в сорока томах уголовного дела имелись акты с перечислением недоделок, отмеченных приемочными комиссиями.

— В обвинительном заключении сказано, что Дубов и Потапенко незаконно, несмотря на явный брак, подписали акт приемки на участке Александров — Гай — Индеборгский, — страховал кураторов, а заодно и себя, Василий Иванович. — Да они и обязаны были подписать, потому что все было сделано!

Он подробно, сверяясь с бумажкой, перечислил по годам и даже по кварталам, какие места занимало его управление в социалистическом соревновании и сколько раз ему присуждалось переходящее Красное знамя. Отметил в цифрах полученную за рассматриваемый период экономию.

— Таковы факты, — Боровец отер рукавом вспотевший лоб. — Виновен ли я в содеянном?