Приговор окончательный! - Сергей Григорьевич Алтухов

Неужели этот крик души, неподдельная взволнованность, грамматические ошибки, разорванность речи — плод хладнокровно продуманного навета на следователя?! — изумлялся Пантюхов.

В новосибирской КПЗ находиться не мог, она напоминала все страшное — пережитое в ней. Мне ночами мерещилось, что вот-вот придет обер-лейтенант со своими садистами и будет пытать. И каждый стук, шорох приводил меня в смятение. Я бросался в разные стороны, ложился на пол, вскакивал и снова метался, говорил вслух: «За что со мной так. Сам себя оговорил». Виноват во всем Пантюхов, который так похож на обер-лейтенанта.

Хорошо хоть только похож на эсэсовца, а не пытал, как он. Мог бы и такое припаять, — зажал голову руками капитан.

От боли и всех переживаний рыдал — рыдал до истерики. Глаза обер-лейтенанта преследовали меня в каждом углу, на потолке, на стенах. Я их чувствовал, осязал их, стал бояться, это было невыносимо. Был на грани потери сознания и мог совершить страшное.

Пантюхов с ужасом вдруг ощутил, что волна невольного, смешанного с недоумением сожаления и сочувствия буквально переполняет его. А что же тогда чувствовали другие, те, кто читал эти показания, не зная всей правды?

После каждого допроса, придя в камеру, сразу прихожу в себя. «Что я наделал. Сам на себя наговорил. Идиот!.. С отчаянием кусал себе пальцы, бил по своей дурной голове и тут же в письменном виде отказывался от своих ложных показаний.

У прокурора Новосибирской области получение материальных ценностей Филиппов признал, оказывается, под впечатлением воспоминания о глазах Пантюхова. Жену и сына дома настраивал двадцатого и двадцать первого января тоже под этим впечатлением.

Спустя 30 лет, как тяжело наказали меня последствия Великой Отечественной войны. Чистое проклятье! Надо же было через 30 лет в Новосибирске встретить Пантюхова, так похожего на этого выродка обер-лейтенанта, который тогда не смог меня доконать. Но спустя 30 лет, своим зловещим призраком, довел меня до невменяемого состояния и доконал при помощи Пантюхова. Я оказался от этих последствий Отечественной войны невинной жертвой... В результате этого меня арестовали, выгнали с работы, опозорили перед многотысячным коллективом Министерства, в котором проработал всю свою жизнь, разрушили мою семью, которая стала прокаженной. И главное, я не смогу жить не членом КПСС, из которой выгнали меня. Я был членом КПСС 30 лет, как жестоко!

— Да, он просто артист! — не удержался от восклицания Пантюхов.

Вы поймите, что со мною произошло, обязательно поймите, потому что Вы — участник Великой Отечественной войны и прокурор», — взывал к голосу сердца управляющий. — «Невольно вспоминаются слова, написанные золотыми буквами: «Никто не забыт, ничто не забыто!» Я ничего у Боровца не брал. Психический удар в виде сходства Пантюхова с эсесовским офицером довел меня до сильного нервного потрясения. Сделал из меня невменяемого человека. А таких отпускала на свободу даже царская охранка».

Так заканчивалось это письмо. Пройдет не такой уж долгий срок и перед Пантюховым будет лежать совсем другое, обращенное уже не к областному прокурору, а лично к нему заявление управляющего. Заявление трусливого, всеми силами пытающегося уйти от заслуженного возмездия лжеца, уличенного тщательно проведенным медицинским освидетельствованием. Этот срок (вместе с подготовительным периодом и проведением медицинского обследования в стационарных условиях) в общей сложности не превысит и двух месяцев. Но это еще предстояло пережить. И вовсе не заявление Филиппова прокурору было в том повинно. Отнюдь. Те, кто его читал, не могли не увидеть сквозившей в нем фальши. Особенно люди, близко знакомые с материалами следствия. Заявление стало хорошим аргументом для тех, кто явно или скрытно противился аресту управляющего союзным трестом, фактически оно послужило спусковым крючком.

Глава 37

Поначалу Пантюхову стали звонить из Москвы. Тот самый деятель из Совмина, о котором еще в столице говорил ему майор из Главного следственного управления, достал следователя и здесь. Он, естественно, не мог знать о заявлении управляющего. Но, вероятно, и без того полагал, что в тюрьме никому не сладко. И спешил поскорее вызволить приятеля.

— Вас беспокоят из хозяйственного управления Совета Министров СССР, Федоров Виктор Сергеевич. Я по поводу ареста Филиппова хотел переговорить, — вкрадчивый голос совминовского хозяйственника просто лился из трубки. — Здесь явная несуразица. Это такой человек! — Виктор Сергеевич не жалел превосходных эпитетов. — Его просто подвели. Подвели подчиненные. Вы приезжайте в Москву, — приглашал Федоров капитана. — Будете нашим почетным гостем. Устроим в лучшей гостинице. Скажем, в «Минске». Номера люкс, верх удобства. Покажем вам настоящую столицу! Заодно и мнение компетентных людей о Степане Григорьевиче послушаете. А его самого, бога ради, не держите в тюрьме. Ему там не место.

Леонид Тимофеевич вежливо отвечал, что он учтет все сказанное. От поездки в столицу открещивался.

Когда звонки стали чуть ли не ежедневными, терпение Пантюхова лопнуло.

— Я вас убедительно прошу не мешать мне работать, иначе буду жаловаться вашему руководству! — почти прокричал он далекому заступнику. В ответ тот поинтересовался, кто командует самим капитаном, и записал телефон Ярцева.

Видимо, переговоры Федорова с подполковником протекали более успешно. Во всяком случае, тот вдруг отправился в командировку в Москву. А после его возвращения, пройдя все соответствующие инстанции, на стол Пантюхову легло коллективное послание столичных радетелей Филиппова. Адресовано оно было начальнику управления внутренних дел Новосибирской области. Доцент кафедры политэкономии Военной Академии, доцент Всесоюзного заочного юридического института, все тот же совминовский хозяйственник Федоров били в набат: «Мы, нижеподписавшиеся коммунисты, узнали, что хорошо нам известный управляющий трестом «Союзспецмонтаж» находится в предварительном заключении». Далее извещалось, что «тов. Филиппов честный, принципиальный, морально и политически выдержанный человек». Что высказываемые им мировоззренческие и политические взгляды всегда совпадали с генеральной линией Коммунистической партии Советского Союза и Советского правительства. С интересами Родины.

«Не может быть сомнения в его добросовестном отношении к своим служебным обязанностям: свидетельством этому является его выдвижение на ответственный пост управляющего союзным трестом, — уверяли авторы. — Не исключено, — допускали они, — что в своей служебной деятельности тов. Филиппов мог иметь серьезные промахи, способствовавшие возможности преступных действий со стороны подчиненных ему лиц. («Боровца топят, — мелькнуло у Пантюхова. — Приносят в жертву барана.») Однако мы не допускаем преднамеренности с его стороны в этом. И, тем более, не допускаем даже мысли о возможности сознательного соучастия его в