Приговор окончательный! - Сергей Григорьевич Алтухов

Над каждой отпечатанной фамилией поручателя стояла роспись. А через тире помещались, занимавшие по две, а то и по три строки, их громкие титулы с указанием московского адреса.

Стояли последние февральские денечки. В Новосибирск пришла, ворвалась весна. На залитых ярким весенним солнцем рекламных киноафишах, вывешенных на боковой стене здания областной прокуратуры, весело чирикали отогревшиеся воробьи.

Выйдя из прокуратуры (его вызывал для очередной пропесочки Гинзбург), Пантюхов невольно задержался взглядом на киноафише: шел новый широкоформатный фильм «Освобождение». Он любил военные фильмы. С огромным удовольствием сходил бы и на этот, но... ему сейчас не до фильма, не до скачущих по согреваемой солнцем земле воробьев и, честно говоря, вообще не до весны. На душе было пасмурно и слякотно, одно слово — осень.

Филиппов находился на медицинском обследовании, а его защитники тем временем продолжали вести на следователя массированную атаку. Вернувшись из Москвы, Ярцев несколько раз заговаривал с Пантюховым об освобождении Филиппова. Намекал на затягивание сроков расследования. Потом последовал вызов от Гинзбурга в прокуратуру. А впереди еще намечалось общее собрание сотрудников следственного отдела, на котором Ярцев обещал поднять и его вопрос.

В прокуратуре капитану удалось отбиться пришедшим в голову весьма основательным доводом:

— Вы требуете освобождения управляющего, — заявил он вконец разгорячившемуся Виктору Львовичу, — но ведь не вы давали санкцию на его арест! Давала союзная прокуратура. Пусть она и отменит свое решение, — плоское лицо Гинзбурга перекосила гримаса раздражения.

Да, в прокуратуре удалось отбиться. А вот собрание стало для него чрезвычайным экзаменом на прочность. Состоялось оно вскоре после женского праздника. В Красном уголке собрался весь следственный отдел. Первым выступил заместитель по политической части с небольшим, запланированным в системе политучебы личного состава, докладом.

Замполит говорил об идейности советского человека вообще, а следователя — в особенности.

— Советский человек, воспитанный коммунистической партией, — человек нового социалистического склада, — явно цитировал замполит недавно напечатанную в «Правде» большую редакционную статью, — это самоотверженный труженик, мужественный и стойкий борец за коммунизм, — он поправил сбившийся набок галстук и откашлялся. — Именно идейная убежденность советских людей лежит в основе их высоких политических и моральных качеств. Именно с этих позиций следователь должен...

После замполита слово взял Ярцев. Подполковник охарактеризовал положение дел в отделе. Указал на недостатки в работе отдельных следователей. Кого-то похвалил, некоторых поправил. Затем перешел к вопросу о социалистическом соревновании.

Скорбно опустив голову, он с неподдельной горечью в голосе доложил собравшимся, что отдел в соревновании занимает, увы, далеко не ведущее место.

— Наши сотрудники, — в начавшем крепчать голосе подполковника зазвучали металлические нотки, — прилагают очень большие усилия, чтобы не плестись в хвосте. И если бы не отдельные товарищи, — подполковник пристально взглянул на Пантюхова, — вполне возможно, положение было бы совершенно иным.

Леонид Тимофеевич почувствовал в желудке липкий холодный ком.

— Это же только подумать, — Ярцев полистал свою зеленую записную книжку, — скоро будет почти год, как капитан Пантюхов занимается делом Боровца! А конца, дорогие товарищи, так и не видно. Более того, руководствуясь малопонятными, весьма странными целями, Пантюхов практически умышленно раздувает все новые и новые эпизоды.

Аудитория настороженно притихла. О конфликте капитана с начальником знали многие.

— Он не желает принимать во внимание ни советы руководства, ни мнение по этому делу прокуратуры! — остроскулое узкое лицо Ярцева стало совсем желтым. — Знает только одно — набивать камеры следственного изолятора новыми подопечными. Не особенно утруждая себя серьезным основанием для арестов.

— Вы прямо скажите, что хотите освободить управляющего Филиппова! — начиная терять самообладание, поднялся с места Пантюхов.

— Да, хочу! — Ярцев возвысил голос. — Я, в конце концов, ваш начальник. Вы еще пешком под стол ходили, когда я своих первых преступников ловил. У меня два ранения. Держать в тюрьме руководителя крупнейшего союзного треста, довести его до психоза, имея на руках вместо неопровержимых доказательств жалкое их подобие!

— Почему же они в союзной прокуратуре не показались жалкими? — Пантюхов судорожно вцепился в спинку стоящего перед ним стула.

— Вы... ты... — Ярцев не стеснялся в выражениях. — Я тебя научу субординации! Будешь заниматься одними алиментщиками, если на серьезные дела не способен!

Даже избегавшие смотреть на своего рассерженного начальника коллеги Пантюхова заулыбались при этих словах.

— Он и там хищения найдет, товарищ подполковник, — пытаясь как-то разрядить обстановку, вмешался в перепалку Доронин.

— Вот там пусть ищет, там разрешаю, — сделав вид, что принял шутку, несколько утихомирился Ярцев. — А то — союзная прокуратура. Генеральный прокурор. Тоже мне, герой выискался! Не таких обламывали. Вот напишут медики, что Филиппов на самом деле рехнулся — узнает тогда, почем фунт лиха! По-другому запоет, да поздно уже будет, — закончил он.

Когда оскорбляют человека с глазу на глаз, обида не становится легче. Но унижение на людях оскорбительно вдвойне. Леонид Тимофеевич еще долгое время после собрания краснел от негодования, вспоминая, как стыдливо отворачивал от него в сторону лицо замполит во время начальнического разноса. Он, безусловно, не мог не понимать, что Ярцев творит неправое дело. Какая уж тут идейная убежденность следователя, когда на него оказывают подобное давление! Однако замполит молчал. Как молчали и многие знавшие его не первый год по совместной работе коллеги.

Дрожащей от волнения рукой Леонид Тимофеевич сделал на полях письма московских заступников Филиппова две пометки:

«Ярцев заставлял меня освободить Филиппова под подписку. Очень сильно поругались с ним. Вплоть до оскорблений в мой адрес».

«Ярцев мне сказал: будешь вести только дела по алиментщикам. Ты способен только на это! Хорошо, Доронин им всем сказал: «Он и там найдет хищения». Как обидно слышать такие слова от руководителя. Просто нелепость и унижение».

Ниже проставил дату 12 марта 1972 года.

К концу марта Филиппов прошел полное медицинское обследование. Врачи указали в заключении на симуляцию психического заболевания и признали Степана Григорьевича абсолютно здоровым. Ссылки управляющего на невменяемость во время допросов оказались грубой ложью.

Филиппов, едва успев вернуться в камеру, написал следователю очередное заявление, в котором утверждал, что жаловался вовсе не на невменяемость, а на некую «ненормальность» своего состояния. А врачи ничего не поняли.

«Во время допросов в Новосибирске я был здоров, в полном сознании и разуме, — ничтоже сумняшеся опрокидывал он свои прежние доводы. —