Танец теней - Яков Осканов

— Я тоже.

— В таком случае, приходится с сожалением признать, что Сибирь хранит для нас не только скрытые сокровища, но и неприятные сюрпризы, о которых нам ещё предстоит столкнуться.

— А вам не кажется, что в целом история Ирия полна каких-то роковых случайностей и невероятных совпадений?

— Да, именно такое впечатление эта история производит. И производит его совершенно справедливо. Просто подумайте: в мире происходит много разных трагедий. В том числе и более масштабных, чем трагедия отдельно взятой семьи. Но все они не попадают в поле нашего зрения или попадают, но не остаются в памяти, в силу их ординарности и банальности. Но лишь невероятное стечение обстоятельств, точнее очень маловероятное стечение обстоятельств делает историю яркой и почти потусторонней. Ведь так?

— Да. И тут я не могу с вами не согласиться. Но мне трудно отделаться от ощущения, что какая-то злая судьба вела Ирий к полному краху. Чего стоит конец усадьбы, сожженной сухой грозой.

— Людям свойственно мистифицировать, Никон Архипович. Чем невероятнее кажется вам цепочка происходящих вокруг вас случайностей, тем больше вы видите за этим не малую вероятность, а невидимую высшую волю, который каждый называет по-разному: Бог, Провидение, Судьба или Случай.

— И Стужин видел в этом злую волю в результате своей болезни?

— Боюсь, что так. Его записки не оставляют сомнений, что способность мыслить рационально постепенно утрачивалась им, его личность распадалась, а приём лауданума ещё больше ускорил эти процессы.

— Но как может быть, что у двух человек могут быть одни и те же видения и заблуждения, касающиеся настоящей природы вещей?

— Увы, такое может быть. Мы называем это folie à deux — «безумие на двоих». Они жили вместе, переживали общие трагические события, слышали одну и ту же легенду, и интерпретировали всё происходящее в рамках собственного бреда. Я не берусь утверждать наверняка, но предположу, что пропажа Сони послужила поворотным моментом, когда болезнь девочки усилилась, а у отца впервые по-настоящему проявилась. По мере прогрессирования недуга у Михаила Николаевича, Соня, будучи от него зависимой и страдая собственным расстройством, вплела его картину бреда в свою. Так она породила то редкое состояние, которое я вам упоминал — безумие на двоих.

— Но неужели Стужин не мог осознать свою болезнь и уехать? Он же понимал, что его последнее решение обрекает дочь остаться одной, наедине со своей болезнью в тайге?

Михаил Юрьевич ненадолго задумался, как бы подбирая слова, а потом ответил:

— Проблема здесь довольно сложная. Когда рассудок начинает распадаться, а способность мыслить ясно укрыта пеленой бреда, человек не может взглянуть на себя со стороны и сказать: «Я болен». Нужно не забывать, что Стужин находился в условиях изоляции. Он не мог открыться ни дочери ни профессору. При этом он чувствовал свою ответственность за происходящее в Ирие. Полагаю, что на него нестерпимо давил груз вины. Он не думал, что стал больным, он чувствовал, что подвёл всех жителей усадьбы, не устояв перед силой монолита. Добавьте к этому галлюцинации, усиленные лауданумом, и утрату главного в его жизни чувства — чувства контроля.

Он сумел создать огромную промышленную империю, однако не сумел спасти жену, и понимал, что история повторяется, и теперь на кону — жизнь дочки. И то, что он сам и являлся источником опасности для Сони, только усугубляло его чувство вины.

Но его самоубийство вызвано не малодушием и не совестью. И уж тем более не безразличием к судьбе девочки. Оно вызвано страхом за дочку. На обломках больного рассудка он построил единственное, как ему казалось, надёжное убежище: покончить с монстром и дать Соне шанс выжить до прихода помощи. Это не бегство и не признание поражения. Это последний акт контроля. Это победа любой ценой над вырывающимся на свободу чудовищем.

— Кажется, я начинаю понимать. Ваши объяснения весьма интересны. Но всё же в случае с Михаилом Николаевичем мы имеем некую точку, и интерес, который я проявляю к его судьбе теоретический. Однако осталась Соня, и есть её родственники, которые хотели бы забрать её из тайги и привезти в Петербург, чтобы обеспечить и устроить девушку соответственно её положению.

Что вы думаете о её нынешнем состоянии?

— Хмм. Вы же понимаете, что я не смогу дать вам ответ, ведь последние свидетельства о Соне весьма давние, а её появление во время вашей болезни не даёт нам никаких сведений для анализа.

— Ну, хорошо. Я бы хотел понять, хотя бы что произошло с ней тогда, двенадцать лет назад. Что вы скажете о дневнике Сони? И особенно о его окончании. Как понимать все эти символы? Мне показалось, что она рисовала их в неком подобии исступления.

— Скорее всего, вы правы. У нас нет свидетельств того, что произошло после самоубийства Михаила Николаевича. Мы можем лишь попытаться реконструировать дальнейшие события. Предположим, что девочка нашла труп отца вскоре после того, как он свёл счёты с жизнью. Почему вскоре? Ну, потому что в дневнике нет записей после дня, предшествовавшего ночи, когда Стужин покончил с собой. Сделай она подобное открытие позже, она наверняка что-нибудь написала в дневнике, оставшись в одиночестве.

— Мне тоже приходила в голову эта мысль, — заметил Суздалев.

— Мы знаем, что состояние Сони было крайне неустойчивым. В дневнике она постоянно упоминает голоса в голове, а также зрительные галлюцинации. Кроме того, дополнительное давление на её рассудок оказывали головные боли и отказ отца давать ей средство от них. Можно только догадываться, насколько тонким был волосок, на котором висели остатки её душевного здоровья.

Совершенно очевидно, что картина самоубийства отца произвело сильнейшее впечатление на девочку, результатом которого явилась немота. А то, что вы называете символами (или, возможно, даже принимаете за письмена) является графическим свидетельством процесса распада её личности. Боюсь, той девочки, которой она когда-то была, больше нет. Возможно, в ней ещё сохранились осколки Сони Стужиной, но из них уже никогда не собрать её обратно.

— Как вы считаете, есть ли надежда на то, что здесь её можно будет вылечить? Мне важно это знать. Ведь мне пришлось уехать, зная, что она осталась в тайге. Тогда мне казалось это правильным выбором, но сейчас меня гложут сомнения. Мне кажется, что я пошёл лёгким путём и лишил Соню шанса на нормальную жизнь, оставив её там, на краю света.

Михаил Юрьевич снова задумался, на этот раз надолго. Суздалев терпеливо ждал.

— Знаете, Никон Архипович, это сложный вопрос и на него