Современный зарубежный детектив-11. Книги 1-19 - Сол Херцог

выглядел довольно глупо. Все эти попытки удвоить свои усилия и заскочить в пабы привели к его опозданию. А когда он добрался туда, Евы нигде не было видно. Он ждал и ждал, а потом кружил по округе до наступления темноты. Она так и не пришла. Он был одержим мыслью опоздать, хотя опоздание длилось всего пятнадцать минут – максимум двадцать – и он подозревал, что она решила, будто ее подставили. Он ждал, что она позвонит ему позже. Но ни слова не последовало.

Ухватившись за шипы в верхней части ворот, он поднялся по перилам, пока не смог поставить обе ноги на верхнюю перекладину, а затем спустился по другой стороне.

Ворота располагались в стороне от главной границы парка «Эмбанкмент Гарденс», чтобы он мог спуститься незамеченным. Он взглянул на обелиск, а затем вернулся на набережную к Хангерфорд-Бридж, где двое полицейских пили кофе у своей машины. Движение было очень редким, и…

Вокруг почти никого не было. Он подождал, оглядывая местность.

Затем он перешёл дорогу и резко пошёл вдоль речной стены, заметив, что вода отливает. Ветер донёс до его ноздрей лёгкий запах грязи, и мысли его вернулись к Ист-Ривер.

Приблизившись к первому из пары огромных бронзовых сфинксов, охраняющих Иглу Клеопатры, он понял, что ничего не забыл об этом месте. Он поймал себя на воспоминаниях о его истории – опасном путешествии через Бискайский залив, когда шесть человек погибли; о том, как шрамы и оспины вокруг одного из сфинксов были оставлены в память о самом первом воздушном налете немецких самолетов на Лондон в 1917 году; и о том, что гранитный обелиск был высечен почти за полторы тысячи лет до рождения Клеопатры. Миф приписывал обелиск Клеопатре, хотя было сомнительно, видела ли она его когда-либо, если только случайно не видела его установленным в Александрии за несколько лет до рождения Христа и своей собственной смерти. Но Харланд зациклился на этом мифе, и по мере того, как его поиски продолжались, он постепенно объединил Еву и Клеопатру в единого мифического врага.

«Возраст не может иссушить ее, — пробормотал он про себя, касаясь бока сфинкса, — ни привычка не испортит ее бесконечное разнообразие... Она возбуждает голод там, где больше всего может насытить: ибо самые отвратительные вещи обретают в ней свою сущность».

Он слишком много знал об этой проклятой игле, и это напомнило ему одержимого, самоуверенного молодого разведчика, который считал, что у него есть ответы на все вопросы.

Он обошел сфинкса, чтобы взглянуть на короткую лестницу, ведущую к широкой каменной платформе, которая выступает от линии набережной в Темзу. Томаса не было видно, поэтому он прошел мимо обелиска ко второму сфинксу, после чего остановился и снова присмотрелся. Ничего. Он посмотрел вверх и вниз по дороге, когда светофор чуть дальше на восток пропустил стаю из семи или восьми машин, а затем поднялся по ступеням, ведущим к платформе. Он нашел его спрятанным, сидящим на выступе прямо под памятником. Он окликнул его, но Томас не обернулся. Он держал руки над парой наушников и смотрел вниз по реке на мост Ватерлоо и освещенный купол собора Святого Павла.

Харланд подошёл к нему и положил руку ему на плечо. Он заметил, что камень покрыт тонким слоем грязи, поэтому сел рядом с Томасом и поднял ноги на выступ. Он собирался что-то сказать, но открывшийся вид заставил его замолчать. Он никогда не представлял, что Лондон может быть таким тихим. Даже постоянный фоновый шум городского транспорта стих с приближением Рождества.

«Итак», сказал он, «что мы будем со всем этим делать?»

Томас посмотрел на него. Он слегка дрожал, а лицо его было стянуто холодом, как в тот первый раз, когда Харланд его увидел.

«Что, если бы моя мама приехала сюда в тот день? Интересно, родился бы я? Вырос бы я с тобой в качестве отца? Жил бы я в Лондоне? Был бы Флик жив сегодня? Я думал об этом».

Харланд развел руками в жесте беспомощности.

«Я не знаю ответов на все эти вопросы», — сказал он. «Но я уверен, что теперь ты должен рассказать мне всё, что скрывал от меня. Тогда мы решим, что с этим делать. Может быть, нам стоит позвонить твоей матери и всё прояснить».

«Я не разговаривала с матерью два года».

'Почему нет?'

«Потому что она обманула меня относительно моего отца, потому что я не мог говорить с ней о том, что я видел и делал, — о том, о чем я не могу говорить с вами, мистер Харланд».

«Ради всего святого, зовите меня Бобби. Мне так будет гораздо проще».

«Бобби», — мрачно сказал он.

«Выкладывай», — мягко сказал Харланд. «Рано или поздно тебе придётся поговорить с полицией и рассказать им всё, что ты знаешь об убийцах Флика».

В противном случае они подумают, что вы как-то к этому причастны».

«Ну, я это сделал. Я действительно стал причиной ее смерти, так же как и причиной смерти того мужчины в Боснии».

«Босния? Какого чёрта ты говоришь о Боснии?» В голове у него крутились всевозможные ассоциации, но он не собирался торопить события.

Он сказал себе, что нужно позволить Томасу говорить тогда, когда ему удобно.

Начал накрапывать дождь. Томас встал, подошёл к парапету и повернулся к Харланду. Он стоял примерно в шести метрах от него и почти не различался в свете трёх прожекторов, расположенных вдоль крыши.

Парапет, освещающий обелиск. Харланд наблюдал, как капли дождя шипят на прожекторах, и ждал, когда заговорит его сын.

«Всё начинается здесь», — сказал Томаш, разводя руками. «Всё в моей жизни начинается здесь. Скажи, Бобби, есть ли в твоей жизни такое место, какое-нибудь очень значимое место?»

«Да», — сказал Харланд через некоторое время. «Здесь».

«Как странно», — в его голосе послышался намёк на улыбку.

Внезапно его рука дёрнулась вверх, и он пошатнулся вперёд. Затем его тело согнулось, словно шарнир, в области живота, и его со страшной силой отбросило назад. Разум Харланда осознал ещё два выстрела. Один попал в средний прожектор, взорвав его; второй угодил в парапет примерно в футе от того места, где только что лежала голова Томаса. Он бросился вперёд к телу Томаса. Ещё один выстрел срикошетил с долгим свистом между парапетом и обелиском. Он посмотрел на Томаса и в одно мгновение понял, что тот мёртв.

Он, крабом, отступил к ступеням, которые с его стороны были десятью, а с другой – шестью. Он