Современный зарубежный детектив-11. Книги 1-19 - Сол Херцог

«Обязательно позвоните», — ровным голосом сказал Лайтхорн. «Увидимся позже». С этими словами он сгреб газетную вырезку и вышел из комнаты, оставив Навратта возиться с диктофоном.

Он позвонил Харриет. Она поспешно сообщила ему, что Робин уже связался с адвокатом по имени Лео Костиган, который был рядом. Она сообщила ему, что позвонила в больницу и что мальчик всё ещё в коме. Они сомневались, что он когда-нибудь очнётся.

Харланда отвели в камеру. Там было несколько пьяниц и бездомных, которые сами себя арестовали, чтобы провести рождественскую ночь в тепле. В коридоре чувствовался лёгкий запах мочи. Внезапно Харланда охватила слепая паника. Пока его вели в камеру, он рассуждал про себя, что уже провёл ночь под стражей и не слишком страдал. Но он обнаружил, что не может сдержать страха и был вынужден попросить полицейского подождать несколько минут, прежде чем запереть его. Он сказал, что ему стало плохо.

«Надо было подумать об этом, прежде чем ты исчерпал свой запас энергии, коммандер Лайтхорн», — сказал он и повёл Харланда в камеру. Дверь была закрыта и заперта. Он слышал, как полицейский вернулся по коридору.

Он пытался справиться со своим ужасом, найдя его источник. Что это было? Откуда взялась паника? Конечно же! Это был запах мочи, вонь, которая привела его в себя в первую ночь на вилле в Праге. Он ненавидел этот запах. Он знал, что это его запах, и что он, должно быть, обмочился, пока был без сознания. И это было только начало. Прошло ещё много дней, прежде чем он лежал в собственных отбросах, пока его будили ведром холодной воды и тащили в комнату, где между ним и его безымянным мучителем началась ужасная близость. Большую часть времени он был с завязанными глазами и не мог видеть, кто находится в комнате. Но по эху, по шарканью и хихиканью он научился считать количество мужчин.

Иногда три или четыре, иногда только один. Человек, который говорил с ним в темноте мягким, надтреснутым голосом курильщика, снова и снова повторял прошлое, настаивая на всё новых и новых подробностях, а когда Харланд не мог их предоставить, обвинял его во лжи и обещал, что его накажут.

Лгал? О чём? О том, чего Харланд не знал. О чём он не мог знать, потому что ему просто не сказали, он не участвовал в той или иной операции или находился где-то в другом месте в то время.

Он работал с Харландом с самоотверженностью, которая казалась бессмысленной, ведь вокруг – хотя Харланд и не знал, в какой степени – Восточная Европа восставала против коммунистических режимов. И всё же в обветшалой вилле и её зловонных подвалах оставался уголок сталинской России. Семьдесят лет угнетения и жестокости были направлены палачом в нервные окончания Харланда.

Именно интимности Харланд не выносил. Каждый день начинался с того, что мужчина причинял ему боль. Затем следовал разговор, предлагались вода, а иногда и кофе, и мучитель проводил с ним время, обсуждая такие странные темы, как охота на кабанов в Карпатах или сливовица, которую можно найти в Югославии. Он притворялся человеком светским, со вкусом и множеством высоких стандартов. Ничто не было достаточно хорошо для этого ценителя. Разговаривая, он соблазнял Харланда на мужскую близость, в ходе которой от него требовалось высказать своё мнение о холодности англичанок, мифе о французской страсти, превосходстве русских хоккеистов и неряшливости поляков, турок и цыган, которых тот люто ненавидел.

Не могло быть и речи о том, чтобы Харланд не ответил, потому что это лишь приблизило бы момент, когда мужчина снова причинит ему боль. Его единственной стратегией было оттянуть момент. Чем дольше он оттягивал, тем дольше тот выживал и тем больше шансов на спасение. Поэтому он говорил с этим человеком, отдавая всего себя обсуждению. Это подразумевало отношение к нему, искреннюю реакцию на то, что он говорил, как будто тот вёл обычный разговор, а не был связан по стулу или растянут по столу, пропахший собственной мочой. Он тратил все силы на то, чтобы оттянуть этот момент. Но, конечно же, палач знал, что задумал. Он дал понять – весьма тонко – что воспринимает эти изобретательные уловки Харланда как своеобразное подтверждение собственной власти: только он мог заставить этого англичанина утверждать, что лосось, пойманный на мушку, вкуснее, чем на блесну, в то время как тело того англичанина кричало от пяти часов связанного лежания на каменном полу.

К концу дня русский поддразнивал его по поводу каждой уловки, словно родитель, балующий ребёнка, который никак не хочет ложиться спать. Затем он внезапно поворачивался к Харланду. «Всё, как обычно», — говорил он.

Он начинал с вопросов об операции, о которой Харланд никогда не слышал, или о разведывательной информации, которая была передана по линии и

Оказалось неточным. Почему? Кто? Когда? Какой мотив? Харланда призвали к ответу за всё, что он сделал, и, по сути, за всю деятельность западной разведки за последние пятнадцать лет. Это был, пожалуй, единственный намёк, что этот человек понял, что произошло после падения Берлинской стены. Его мир рухнул, и теперь он проводил последнее расследование. Инквизицию. Но было также ясно, что он мстил. За что?

Крах коммунистической системы? Превосходство стороны Харланда?

Конец его власти и перспектив?

Харланд жалко пытался найти верное решение и превратить его в ободряющее послание во время разговора, но безуспешно. Иногда мужчина начинал петь или произносить импровизированные вирши, которые вплетали его замечания в рифму. Харланд знал, что мужчина наблюдает за выражением его лица, и пытался – о, как отчаянно – скрыть своё отвращение.

Прежде чем мужчина снова начинал мучить его электродами, раскаленным железом, ремнями, дубинками и иглами, он подходил очень близко к Харланду, приседал, а иногда даже ложился рядом с ним на пол, и Харланд чувствовал его дыхание, запах лосьона после бритья и лёгкий аромат кожаного пальто или шерстяного свитера. Он ни разу не видел лица этого человека, потому что всегда проверял, связан ли Харланд и завязаны ли его глаза, прежде чем войти в комнату. Зато он видел других, головорезов, которых вызывали избивать его, или поднимать тяжести, когда палач хотел, чтобы Харланда растянули на бочке или подвесили на балке в подвале. Хотя он никогда не видел его, он знал этого человека.

Правда была в том, что он поддался. Ужасающее, безликое присутствие овладело им. В редкие минуты осознанности в камере он убеждал себя, что всего лишь пытается выжить, но понимал,