Священные чудовища. Ужасные родители - Жан Кокто

Семь или восемь мужчин, две или три женщины стали ее близкими друзьями.

Остальные, побаиваясь князя, скрывали подлинные чувства, но после его смерти начали распускать коварные сплетни. Княгиня же увидела шанс показать свою силу. Она смеясь играла с огнем и со своим верным штабом готовила ответные заговоры.

Ее упрекали в том, что она не носит траур. Но она не любила князя и не хотела играть роль безутешной вдовы.

Князь оставил ей дочь – Генриетту.

Генриетта унаследовала от отца то обожание, что охватывало его при виде мадам де Борм. Клеманс родилась актрисой; ее дочь – зрительницей, и любимым ее зрелищем была мать.

Впрочем, и впрямь было интересно наблюдать за человеком, притягивавшим к себе необыкновенное. Казалось, вокруг княгини летали ангелы, как птицы вокруг птицелова.

Если что-нибудь ее волновало, воздух вокруг становился тяжелым. А ее сияние чувствовалось на любом расстоянии.

Эта женщина, пренебрегшая своим положением в свете, хотела во всем быть лучшей. Но не всегда и не везде: в театре она желала быть зрителем, а не предметом внимания. Артисты ее любили.

Война сразу же представилась ей театром, доступным только для мужчин. Но она была не согласна оставаться в стороне от событий. Она чувствовала себя недопущенной к единственному зрелищу, которое отныне имело значение. Вот почему, и не думая жаловаться на обстоятельства, задерживающие ее в Париже, она благословляла происходящее и благодарила дочь.

В Париже не было войны, но, увы, она приближалась. И эта неустрашимая женщина слушала пушки, словно оркестр, играющий за дверью, когда контролер не пускает в зал.

В этой страсти к войне княгиня не переходила границ нормального. Кровь и жар – головокруженье боя быков – ее не привлекали. О них она думала с отвращением. В меру сил она жалела раненых

Ее до безумия привлекали все новые веяния – глубокие или поверхностные. В эти дни в моде была опасность, и спокойствие ее угнетало. Она топала ногами, громя молодежь за бездействие, за мотовство и траты. Она жаждала, чтобы ее поддержали, жаждала чувства единения, как бывает в толпе, смотрящей фейерверк.

Такие колоссальные чувства остаются вне понимания. Они кажутся подозрительными. Скупой свет обвинит вас в подделке, словно фальшивомонетчика.

Окружающие, захваченные манией шпионажа, обвиняли мадам де Борм в том, что она полька, что уже означало – шпионка.

На улице Жакоб еe любили. И она этим воспользовалась. Блестящий ум вскоре натолкнул ее на гениальный способ оказаться в гуще событий.

Первый этаж отеля был отдан под госпиталь, но тот пустовал, и у нее возникла мысль его заполнить. Дело заключалось в том, чтобы организовать транспорт, найти автомобили и шоферов, получить необходимые пропуски и забрать с фронта побольше раненых.

Она поманила доктора орденами – и он стал ее сообщником. Стряхнула хлороформное оцепенение с госпиталя спящей красавицы. Пробудила патриотизм в жене рентгенолога. Комната за комнатой, она приводила в движение огромный механизм.

Самое трудное дело – найти автомобили и шоферов. Но княгиня не унывала. Она верила, что всегда найдется немало людей, жаждущих почувствовать жизнь и вблизи увидеть смерть.

Наконец, она набрала одиннадцать машин, включая карету скорой помощи и свой лимузин.

И с одного взгляда нашла преимущества в творившейся неразберихе.

Это были годы, когда старую военную форму меняли на новую, которая была неузнаваемой – каждый одевался на свое усмотрение. Эта пестрота – смешная в городе – на фронте была великолепна: марш санкюлотов.

Княгиня представляла великую революционную победу как дорогу, усеянную бутылками шампанского, стульями и роялями. И не представляла себе шрамы, выбитые зубы, вздутые животы и одуряющие запахи смерти и то, что скоро охотники и дичь станут лицом к лицу, как сиамские близнецы, соединенные одной оболочкой грязи и отчаянья.

Она чувствовала победу, как лошадь конюшню. Она летела вслед за войсками. Она щеголяла в белой шляпе. Она тридцать раз на день выходила и возвращалась в комнату дочери – дать отчет в своих делах.

Парадный двор, поросший травой, был неузнаваем. Моторы пыхтели, машины сталкивались одна с другой, шоферы кричали. Княгиня тащила за собой Верна, распределяла роли.

Наконец – как при знаменитом «отпускайте» полковника Ренара, сидевшего у камина рядом с принявшейся за вязанье женой и пытавшегося запустить дирижабль, который все не хотел взлетать, поднимался на десять сантиметров и падал, – конвой не выдвинулся в назначенный час. Не хватало красного пропуска.

После своего визита в Дом Инвалидов[12], где она использовала все очарование, Мадам де Борм думала, что получила волшебный ключик, но оказалось, что это лишь билет до городка Жювизи.

Разочарование было тем сильнее, что колонне машин, которую на рассвете провожали под аплодисменты молочниц и служащих, предстояло воротиться той же дорогой и понуро въехать обратно три часа спустя.

Но импульс был дан. Ничто не могло его остановить. Княгиня снова начала активно действовать, а двор кипел, как паровой котел на заводе.

Иногда, как грибы между трещинами двора, появлялись странные личности. Буря войны породила свою фауну и флору, исчезнувшую, как только наступил мир.

Мадам Валиш была одним из таких порождений.

Увлеченная драмой по другим мотивам, чем княгиня, она предложила свои услуги медсестры. С собой она привела плохого дантиста, доктора Жантиля, которого выдавала за полевого хирурга.

Она была настолько же неприятна, вульгарна и хищна, насколько мадам де Борм прекрасна, благородна, самоотвержена. Эти женщины сошлись из любви к интригам. Но если одна интриговала ради собственного удовольствия, другая – из корысти. Мадам Валиш видела в неразберихе войны прекрасную мутную воду, из которой можно достать неплохой улов. Она любила доктора Жантиля и проталкивала его по службе. К этой цели она присоединила другое: болезненную страсть к зверствам.

Княгиня не отличала ее энтузиазма от своего. Но скоро она убедилась в их глубоком различии.

Мадам Валиш была вдовой полковника, умершего в Тонкине от лихорадки. Она всем рассказывала об этой смерти и о перипетиях с телом, которое везла во Францию. Гроб, плохо прилаженный к подъемному крану, в конце концов упал в воду. Она утешилась с дантистом. У него была черная борода, желтая кожа и блудливый взгляд.

Эта парочка носила одежды и шляпы полицейских. Мадам Валиш нашила себе и возлюбленному галуны. Она сопровождала Клеманс по кабинетам, где ее апломб и нарукавные повязки действовали как нельзя лучше.

Но несмотря на столько грации, с одной стороны, и столько лукавства – с другой, санитарный конвой так и оставался воображаемым, заставляя больных гадать о происходящем и придавая