Советская одноактная драматургия, 1978 - Гунар Рейнгольдович Приеде

вас смущает? Я Тимирязевку окончил, колхозом большим руковожу, зарабатываю прилично. Дом светлый молодую хозяйку дожидается. И вам комната с отдельным входом есть. Сад. Огород. Знаю, любите в земле копаться. (Молчание.)

А л л а. Дядь Гриш, скажите что-нибудь.

О в ч и н н и к о в. А чего говорить? Все обговорено. Жительство мне определили даже. (Хмыкнул.) Манной кашей кормить будете или чаем?

Ч у п р о в (нахмурился). Не правится мой проект — оставайтесь здесь. Я только потому — что земля у меня лучше. И никому мешать не будете.

О в ч и н н и к о в. Здесь, выходит, мешаю?

Ч у п р о в (улыбаясь). Не придирайтесь. Ну как?

О в ч и н н и к о в. Все одно по-своему поступите. Когда записываться собираетесь?

Ч у п р о в. Не уточняли еще. Значит, с этим вопросом покончено?

О в ч и н н и к о в. Говоришь, как на колхозном перевыборном…

На соседнем участке появилась  М а р и я  Ф е д о т о в н а.

Ч у п р о в. Теперь о другом. Я поручил бригадиру поговорить с тобой…

О в ч и н н и к о в (нахмурился). Были здесь… Колья навбивали…

А л л а. А что такое?

Ч у п р о в. К новому свинокомплексу подъезда нет. Балка, будь она трижды неладна, местность рассекает. Объезд четыре километра. Если двадцать рейсов в день — восемьдесят километров получается. В год — без малого тридцать тысяч! Горючее, износ протекторов, увеличение пробега — сама понимаешь — расходы непроизводительные. Из мелочей складываются. Выход один: подъездную трассу по задворкам пустить. По склону балки. Но там делянки Григория Ивановича цветочные вклинились.

Молчание. Входит  В а л я, нерешительно останавливается у забора.

А л л а. Что ты предлагаешь?

Ч у п р о в (пожав плечами). Цветы на новое место пересадить.

А л л а (глядя на Овчинникова, потом, на Чупрова). Не понимаю. Вы оба знали. Давно знали. От меня скрывали. Зачем?

Ч у п р о в. Пока ясности не было…

А л л а. Саша, ты знаешь, что такое розарий?

Ч у п р о в. Приблизительно. Я, как известно, не цветовод.

А л л а (в волнении прошлась по двору). «Приблизительно»… «приблизительно»… Южный склон балки! В нем все дело. Дядя Гриша новые сорта выводит. Сеянцы нежные такие… Их от северных ветров спасать надо… Дядь Гриш, вы чего молчите?

О в ч и н н и к о в. Весь выговорился. Пользы на грош.

А л л а (нервно потирая лоб). По-другому тогда… По-другому… Пустырь был, понимаешь? Каменистый, бросовый… Это дядя Гриша рассказывал… Из армии он тогда пришел… Здесь поселился. У Михеева кусок неудобной земли попросил. Самой неудобной… Не земля, а корка спекшаяся… Вода с нее скатывалась… Он вручную корку дробил. Ломом. Камни в балку сбрасывал. Один. Потом уже и я помогала… Торф в подолишке таскала… Каменюки выворачивала… Ногти в крови всегда…

Ч у п р о в. Алла, я все понял.

А л л а. Подожди. Не все. Не все еще… Ты Михеевым недоволен, а он, Михеев-то, людей понимал, выходит… Дядя Гриша ему: «Отдай, мол, пустырь бросовый — вернется он в колхоз после моей смерти садом цветущим!» Такой договор был.

Ч у п р о в. Письменный.

А л л а. По душам разговор был. Дядя Гриша, подтвердите. Ну почему я одна должна! Дядь Гриш!

М а р и я  Ф е д о т о в н а (опирается о забор). Одно скажу, експлуатация дитячого труда на всю железку шла. Алка несмышленкой была…

Ч у п р о в (строго). Федотовна, прошу тебя!

М а р и я  Ф е д о т о в н а. Уточняю, Петрович, уточняю.

Ч у п р о в. Сам разберусь.

М а р и я  Ф е д о т о в н а (с ехидцей). Самому тебе, Петрович, теперь разобраться трудновато.

Ч у п р о в (резко). Слышишь, Алла? Сама выводы делай.

М а р и я  Ф е д о т о в н а (ретируясь). Я так, к слову.

Ч у п р о в (неожиданно громко засмеялся). Позиция моя — хуже и придумать нельзя. Бюрократ! Гонитель красоты!

В а л я (подходя ближе). Александр Петрович, очень желательно всем девчатам нашим, чтобы парни цветы нам хорошие дарили. Самые замечательные. А то одна карамель в мятом фантике.

Ч у п р о в. Не по существу, Брусничкина.

М а р и я  Ф е д о т о в н а (вздохнув). Чему только их в десятилетках-то учат!

В а л я (надув губы). Всегда так. Не слушают, а потом: «Молодежь неактивная»! (Уходит.)

Ч у п р о в. Уважаю вас, Григорий Иванович, но давайте с позиции общественных интересов…

О в ч и н н и к о в. Значит, цветы обществу не нужны?

Ч у п р о в. В отрыве от конкретных фактов любой вопрос становится бессмысленным.

А л л а. Дядя Гриша всем саженцы дарит. Всем, всем! В центре областном — его цветы в парке. Жизнь украшать надо, Саша. Валя права. В строительном мусоре нельзя жить.

Ч у п р о в (терпеливо). Есть финансовый план, Алла. Я за него отвечаю… Интересы колхоза есть. Совесть, наконец…

Входит  Ф е д о р  Х р я щ.

А л л а (Федору). Ты что опять?

Ф е д о р (хрипло). Горло от пыли дерет. Напиться бы сейчас.

А л л а. Ковш на крюке… Рядом с колонкой.

Ф е д о р  уходит за дом, слышно, как он качает воду.

О чем мы? Да… Совесть… (Вдруг осознала смысл сказанного.) Совесть? Ты хочешь сказать, что мы с дядей Гришей подбиваем тебя…

Ч у п р о в (мрачно). Ничего я не хочу. Выхода не вижу просто.

М а р и я  Ф е д о т о в н а. Верно. Трудно тебе, Петрович, трудно. Но ничего. Люди свои, договоритесь. (Едко.) Один-то раз совесть стерпит.

Ч у п р о в. Помолчи, Федотовна!

М а р и я  Ф е д о т о в н а. Председателя уважу. Другим, правда, рот не заткнешь.

О в ч и н н и к о в. Надоела ты, Марья. Зависть, ненависть твоя, как груз булыжный, давит.

М а р и я  Ф е д о т о в н а. Ты на колхозных хлебах поднялся, цветами теперь торгуешь. А денежки все мимо колхозной кассы, все мимо…

А л л а (запальчиво). Оговор это, Саша! Глупости.

Ч у п р о в. Что поделать? Говорят.

О в ч и н н и к о в. Кто говорит? Марья? Правду сказал участковому, когда спросил меня. Самогоном она баловалась. В пятьдесят шестом году.

М а р и я  Ф е д о т о в н а (взвизгнув). Вспомнил! В пятьдесят шестом! Забывать пора. А вот нынче…

А л л а. Корни-то где, видишь? Ведь больше никто не скажет…

Ф е д о р (выходя из-за угла дома). Почему никто? Я скажу.

Все с удивлением повернулись к нему.

А л л а. Ты?

Ф е д о р. Самолично. Видел. Было.

О в ч и н н и к о в (срываясь с места). Врешь, щенок! Где видел?

М а р и я  Ф е д о т о в н а (пронзительно). Караул! Убивают!

А л л а (повиснув на руке Овчинникова). Дядя Гриша! Дядя Гриша!

Ф е д о р (отходя в сторону). За такие слова…

О в ч и н н и к о в. Доволен, председатель? Теперь меня скрутить легко.

Ч у п р о в. Я не хочу пользоваться своим правом, но…

О в ч и н н и к о в (с яростью). Не хочешь? Чего же ты хочешь? Добровольной капитуляции? Душу всю вымотал… Бригадира напустил, обмерщиков, уговорщиков… Хотел, чтобы Алла в стороне была? За спиной ее все? Не выйдет! Здесь (широкий жест в сторону цветочных делянок) четверть века жизни моей положено. Четверть века! И ее доля есть. Сами решайте… Коли не испугаетесь.

Ч у п р о в. Я испугаюсь?

А л л а. Саша, не в себе он.

Ч у п р о в. Постой, Алла… Я руководитель… не могу позволить подрывать… Я по-хорошему… Из уважения… А могу иначе.

О в ч и н н и к о в. Знаю. Можешь. Здесь не кабинет… Здесь ты герой! (Сел на крыльцо, низко склонив голову, замолчал.)

Ч у п р о в (взглянув на ухмыляющегося Федора и Марию Федотовну, резко). Хрящ!

Ф е д о р. Слушаю.

Ч у п р о в. Вчера разметчики колышки повбивали. На задах огородов…

Ф е д о р. Ага. Видел.

Ч у п р о в. Режь от колышка к колышку. Землю — в балку!

А л л а (вскрикнув). Саша! Подумай!

Ф е д о р (надвигая кепку на брови). Там же это… грядки, что ли…

Ч у п р о в. Повторяю, что за колышками — в балку! С бригадиром потом оформим. (Уходит.)

Ф е д о р (подняв руку, притопывает ногой). Салют наций! (Уходит.)