Дьяволы - Джо Аберкромби

— Как насчёт этого?

— Вампирская зубочистка. — Бальтазар без энтузиазма вырвал её из его руки. — Мрачно уместно, полагаю.

— А потом? — спросил Якоб.

Бальтазар опустился в самый центр круга:

— Закопаем. — и он начал дёргать траву, вырывать пальцами во влажной земле крошечную могилку: несколько дюймов длиной, несколько дюймов глубиной.

Могила для его надежд и амбиций. Могила для того человека, которым он был. Конечно, крошечная, но ведь и его амбиции так же сильно уменьшились.

Он поднял тяжёлые руки в начальном магическом жесте, и не мог не заметить грязь под обломанными ногтями, размазанную по обветренным пальцам, въевшуюся в трещины на его грязных ладонях. Отвратительные шрамы там, где он в Венеции пытался, но с треском провалил попытку прижечь отметину на запястье. У него были когда-то такие красивые руки.

— Найдём Алексию, — пробормотал он, — И что тогда?

— Доставим её в Трою, — сказал Якоб с привычной для него прямотой молотка.

— Преодолевая трудности и голод, борясь с ещё более смертоносными кузенами, с нечестивыми результатами безумных экспериментов Евдоксии и с разного рода колдунами, наёмниками и чудовищами?

— Вполне вероятно, — сказал барон.

— Без благодарности, награды и надежды на освобождение.

— Надо признаться, меня редко благодарят, — проворчала Баптиста.

— Нисходящая спираль, — сказал Бальтазар, — Отвратительных унижений.

— Такая работа, — прорычал Якоб. — Пусть меня не держат в настоящем тёмном подземелье, но мне всё равно грозит пожизненное заключение в метафорической темнице тела папского узника, где я буду рабом прихотей десятилетней девочки.

— Она подрастёт, — бодро сказал барон.

— Быть ​​рабом прихоти тринадцатилетней девочки, на мой взгляд, не лучше.

— Скорее всего, гораздо хуже, — сказала Баптиста. — Но ты — далеко не первый, кто оказался в подобной ситуации.

— Как вы ясно дали понять. — Бальтазар медленно поднялся, стряхнув с ладоней малую часть грязи. — Целая вереница колдунов, ведьм и волшебников прошла через часовню Святой Целесообразности к славе, богатству и успеху. — он взглянул на невыразительные лица своих троих коллег. — Ой, погодите, простите, они все мертвы. — Баптиста нетерпеливо потёрла затылок:

— Тебя осудил Небесный Хор. Что ещё делать?

— Что делать? — грустно улыбнулся Бальтазар. — Честно говоря, я размышлял над этим вопросом с тех пор, как моя постыдная неудача в попытке разорвать папские путы в Венеции наложилась на мою постыдную неудачу в попытке разорвать папские путы по дороге. — он почувствовал теперь знакомую тяжесть, отвратительный привкус тошноты, едкий привкус желчи, словно проворачивающийся нож отчаяния в этот трудный момент. — Я — раб дураков, пир для вшей, посмешище, развлекающее идиотов. Всё, что я когда-то ценил, у меня украли. Мои книги. Моё достоинство. Мою свободу. Моё будущее.

— Трагическая история, — сказала Баптиста, разглядывая свои ногти.

— И что ты хотел этим сказать? — спросил Якоб.

— У меня ничего не осталось. — Бальтазар повернулся к самому высокому из камней: двум огромным столбам с третьим, балансирующим наверху, образуя грубые ворота, сквозь которые теперь светило заходящее солнце. Здесь, на этом слиянии каналов, в этом месте, где граница между мирами самая тонкая. — И поэтому… раз мне нечего терять. — он поднял руки вверх, сделав грязными пальцами знак призыва, символ приветствия. В этом, в общем-то, нет необходимости, но зачем вообще быть волшебником, если нельзя позволить себе немного театральности?

— Подожди… — пробормотал барон Рикард, и гладкая кожа его лба сморщилась. — Что ты… — и Бальтазар произнёс имя.

Конечно, есть веские причины, по которым демонология — самое страшное и ненавистное из всех Чёрных Искусств. Даже самые могущественные её практики, начиная с ведьм-инженеров Карфагена, часто уничтожали себя, не стесняясь уносить с собой множество невинных прохожих, животных, деревень и городов. Заманить в мир смертных хоть сколько-нибудь могущественное адское существо и подчинить своей воле, даже после самой тщательной подготовки — задача, чреватая смертельной опасностью.

Но привести демона, который сам этого хочет?

Что ж, нужно всего лишь встать в нужном месте… и попросить.

Выражение лица барона Рикарда в одно мгновение исказилось от ужаса:

— Нет! — но было слишком поздно.

Дверь между мирами открылась, и солнце погасло. Дневной свет и всё, что было за краем стоящих камней, в одно мгновение исчезло.

Дверь между мирами открылась — в три человеческих роста — но ей всё равно пришлось наклониться.

Бальтазар успел лишь мельком взглянуть. Всё, что он осмелился увидеть, прежде чем опустить свои воспалённые глаза к земле: силуэт огромных рогов о двадцати девяти отростках, чёрных, как фосфоресцирующие чернила, чёрных, как переливающееся масло, усыпанных кольцами, серьгами и браслетами, украшенных сверкающими цепями, сверкающих жемчугом и драгоценностями — данью, выкупами и жертвоприношениями всех культур под ночным небом.

Чтобы вызвать демона, который хочет прийти, достаточно лишь попросить.

Проблемы начинаются, когда он появляется.

С отчаянным криком ужаса Баптиста упала на колени, закрыв лицо руками, перевернулась на бок и свернулась в дрожащий клубок.

Якоб застыл, открыв рот, шрамы резко выделялись на щеках, ещё более бледных, чем обычно.

Только барон Рикард сохранил дар речи:

— Стой, дурак, — выдохнул он, прикрывая глаза рукой, а другую подняв, словно защищая себя от нечестивого зрелища. — Отправь её обратно! Запри проход... — его голос становился всё выше и выше, пока не превратился в писк, а затем в тишину, всеобъемлющую и полную тишину, без жужжания пчёл, без щебета птиц, без шелеста ветра в траве. Подобно ледяному морю, прорывающемуся сквозь дырявый корпус корабля, демоница заговорила:

— Меня... пригласили... — её голос прозвучал как далёкий гром. — Ты отменишь моё приглашение, паразит, личинка, пиявка? Ты изгонишь меня? Самонадеянная шелуха?

— Нет, — выдохнул барон. — О, нет.

— Я — Шаксеп, герцогиня Подземья. Моя жадность — это голод. Моя зависть — чума. Моя похоть — потоп. Моя ярость — ураган. — последнее слово прозвучало как молния, и демоница расправила свои могучие крылья, а её украшения казалось начали источать ещё более глубокую тьму. Поток ветра, пахнущего мёдом, обрушился на лицо Бальтазара, выжигая слёзы из глаз, заставляя его задыхаться, пока чёрные перья и золотая пыль осыпались к его ногам, и он в ужасе подумал, что, возможно, это была не лучшая его идея.

— Я