Долгожитель - Татьяна Филатова

– Звать как?

– Петер.

– Русский язык знает?

Мужчина отрицательно закивал головой.

– Приходи с ним сегодня к реке. К полуночи. Я скажу, что делать. Вы совершите все утром, после рассвета. Чтобы до следующего пробуждения еще было много времени: вы должны будете успеть сделать все, что необходимо… Без колебаний, без отлагательств, без сомнений и сожалений.

– А хозяин не накажет тебя? – спросил мужчина.

Матвей лишь ухмыльнулся.

– Надо мной никогда не было и не будет хозяина, – сказал он. – Даже если кто-то и мнит себя таковыми, то уж точно не по отношению ко мне.

Он ушел. Он не мог более там находится – ему было неприятно. Грязь и запах смерти, казалось, пропитали его.

К полуночи, как и условились, отец с сыном пришли к реке. Матвей сидел около ивы, его лошадь дремала рядом. Приближение чужаков пробудило ее, но хозяин успокоил:

– Не бойся. Опасен здесь только я, и то – не для тебя.

– Господин, это мой сын – Петер.

– Петром зваться будет первое время, коль ума хватит для того, дабы понять, как прожить, – ответил Матвей.

Перед ним стоял парень, который и вправду напомнил Матвею Демидовичу молодого себя: крепкого, сильного, растерянного, немного глуповатого, но внутри у которого сокрыта огромная, необузданная, еще неведомая ему самому сила. Матвей протянул руку парню и пожал ее, как равному.

– Одна девчонка ушла вчера утром, – сказал отец Петера, – а вернулась вечером… Вся в крови. На ней было одето чужое платье. Ее мать прибежала ко мне с проклятиями.

– Значит, тянуть нельзя – началось, – спокойно сказал Матвей.

– Ты пойдешь с нами?

– Я поеду в город, вернусь после обеда. Это не мой грех. Мне своих с лихвой хватает, уж поверьте. К полудню жду Петера на этом же месте. Если не придешь, – он посмотрел на парня, – я ухожу один. И советую поспешить. Боюсь, что ваш «хозяин» устал наблюдать за вами, как за жуками в банке. Вы ему можете наскучить, и до полудня не доживет никто. Он наверняка знает, что я здесь. Но я ему, как и он мне – неинтересен. Ему куда более интересно над вами насмехаться и глядеть, как вы корчитесь от страха и от голода. Но, раз дети из деревни уже выходят на охоту…

– Мы сделаем все, что от нас зависит, – сказал мужчина. – Спасибо тебе.

– Пока не за что… Убейте их всех. Это единственный выход. Иначе каждая съеденная ими жертва будет ложиться на твою, – Матвей указал пальцем на отца, – совесть. А я знаю, как тяжел этот крест ответственности… Вы справитесь?

– Мы должны.

С первыми лучами солнца Петер и его отец, вооружившись топорами, пошли по домам своих соседей. Они решили не договариваться с ними и ни о чем их не предупреждать, потому что, пусть и осознавая то, с чем все жители деревни столкнулись, матери все равно отчаянно бросятся на защиту своих детей. И даже мать девочки, что накануне, судя по всему, поживилась другой девочкой, забрав себе ее платье, не позволила бы убить свою дочь. Убить снова.

Они замахивались и опускали свое оружие прямо на шеи спящих. Почти всегда после первого удара в доме кто-то просыпался. Было не до объяснений: приходилось действовать жестко и рубить без разбора.

В деревне оставалось семь жилых домов. Петер с отцом побывали в каждом.

После полудня Матвей, возвращаясь в проклятую деревню, еще издали заприметил дым.

– Получилось, – сказал он и погнал лошадь быстрее.

На подъезде к деревне он не ощущал ничего: все стихло. Совсем все. Не на такой исход он рассчитывал… Лошадь спокойно зашагала по грязи между домами, которые были пусты. Тут и там на земле были видны кровавые следы. В конце небольшой улицы полыхал дом, Матвей спешился и пошел к нему. Рядом с горящим крыльцом на земле лицом вниз лежал окровавленный Петер. Матвей присел рядом, проверил – тот был мертв. Еще бы немного, и огонь добрался бы и до его тела – на горящем крыльце дома догорало обуглившееся обезглавленное тело, вероятно – отца Петера. Матвей посмотрел на парня, затем на огонь, затем снова на парня и тяжело вздохнул.

– Это было несколько веков назад, а я все еще помню, как тот медведь смердел. Я помню, как из меня выливалась кровь в такт стуку моего сердца. Я смотрел на это и понимал: «Ну вот и все». А потом я проснулся. Проснулся и думаю: «Приснится же такое!». А отец смотрит на меня безумными, полными страха глазами и крестится. Вот только взгляд тот и помню, а лица его не помню… Совсем. Как и Ольги, как и Дарины… Я предлагал им свой дар. Ох, как я хотел, чтобы они навсегда остались со мной… Но у Ольги родились дети. Двое. Сына она назвала в честь меня – Бориславом. Ее муж не был против. Она не смогла бы пережить своих детей, а я не мог бы ради нее обернуть всю их семью. Не можно, ибо конца и края тому не будет. А Дарина… Дарина. До чего своенравная же она! Но я так это любил в ней. Говорят, жена должна быть покорной и во всем смиренной… Но с такой даже бессмертный помер бы от скуки! А она никогда и никого не слушала, даже меня! И это было прекрасно. Мне самому хотелось ее во всем слушаться, подчиняться ей, угождать ей. И ей ничего для этого не нужно было делать. Достаточно было лишь одного ее взгляда… И я бы все принес к ее ногам. А еще она никогда бы не смогла убить человека. И уж тем более съесть его. Даже врага. Да, она была сильной, своевольной, необычайной женщиной… Но она не хотела. А я не смел ее просить. Я знал, что это – мой рок. Мы прожили долгую по тем меркам семейную жизнь. Ей было почти шестьдесят, когда ее не стало. На следующий же день после ее смерти я вновь проснулся молодым. А хотел не просыпаться вовсе… С тех пор были женщины, были увлечения… Но семьи иной я боле не желал. Жена – одна. И пусть не дано прожить с ней вечность, те годы я помню, хоть они и похоронены в веках…

А я вынужден охотиться. Всегда. Без охоты я слабею, я теряю чутье, я становлюсь уязвимым. А я не должен. Конечно, какое-то время, особенно, ближе к физиологической