Борьба за господство - Андрей Викторович Стрелок

Тех, кто попадал в его лагерь по неосторожности или был схвачен культистами, он превращал в материал. Люди пропадали без следа, и лишь изредка находили их обглоданные кости у стен филармонии. Но постепенно жертв стало слишком много, чтобы скрывать очевидное.

Дальше хуже. Он переключился на своих. Фанатиков, которые служили ему верой и правдой, он стал «„вознаграждать“» новой участью.

Кто-то еще пытался возражать, но тогда Скрипач придумал свою «„симфонию“». Он начал соединять людей в отвратительные конструкции. В памяти всплывали сцены. Несколько мужчин, сшитых за живо в единый торс, кожа перетянута, ребра прорезаны наружу. Женщины, сросшиеся позвоночниками, ползущие как многоножки и орущие всеми глотками одновременно. Ребенок, у которого нижняя часть тела была разорвана и превращена в подобие змеиного хвоста…

Их крики не смолкали. И самое страшное, это не были просто звуки. В ментальном фоне эти крики звучали еще громче: мольбы, отчаяние, безумие. Каждый новый «„инструмент“» Скрипача вопил сразу в двух мирах — реальном и ментальном.

Филармония стала местом пытки. Ее стены дрожали от воя, люди, которых вживляли в биомассу, оставались живыми месяцами. Они корчились, сгнивали заживо, но все еще продолжали «„петь“». Для Скрипача это была музыка. Он говорил, что только через страдание можно достичь чистого, идеального звука.

Скоро от его культа ничего не осталось. Всех, кто звал его «„спасителем“», он перемолол и вплел в свой хор. В воспоминаниях мелькало лишь одно — пустота в городе. Улицы опустели не потому, что люди ушли. Их просто больше не было.

Нижинский оторвался от этого потока и понял, что Скрипач действительно остался один. Один среди своих творений, окруженный «„симфонией“», которую никто больше не мог слушать. И, пожалуй, именно это было самым жутким — он не считал себя чудовищем. Он считал себя композитором, который рано или поздно отправится в мир с гастролями.

Глава 16

Безумец и стратег

Нижинский вошел в кабинет Пророка быстрым шагом. Его лицо, обычно спокойное и отстраненное, в этот раз было сосредоточено, даже жестко напряжено. В руках он нес большой сверток, обмотанный несколькими слоями плотной металлической фольги, перевязанный стяжками. Что-то внутри этого баула шевелилось, будто там была не вещь, а живое существо.

Анджей остановился перед столом, не говоря ни слова, небрежно бросил ношу на пол. Сверток зашелестел. На мгновение в воздухе словно пробежала легкая вибрация — слабый, едва ощутимый радиотелепатический шум, но даже он заставил ближайших охранников обменяться взглядами.

— Вот полуфабрикат притащил.

— Он что, живой? — спросил Вадим, не отрывая взгляда от шевелящегося свертка.

— Живой и невредимый, — коротко ответил Нижинский. Голос был спокойный, без малейшей бравады. — Только шишка на лбу, от приклада.

Сама мысль о том, что в фольге лежит живой альфа, звучала слишком невероятно. Все до этого момента слышали только донесения разведки, слухи среди радиолюбителей. Вадим медленно выдохнул, покачал головой и пробормотал, почти сам себе:

— Ни хера себе подарочек… Неожиданно.

Он обошел стол, подошел ближе к свертку, но пока не касался. Лишь наклонился, словно пытался ощутить исходящий фон. Тот был слабым, но хаотичным, рваным — от этого шумела голова, и казалось, будто под кожей бегают мурашки. Вадим резко выпрямился и повернулся к Нижинскому.

— Как удалось дотащить? Ты вообще представляешь, что это за хрень? Это же не простой зомбак, а тварь пострашнее ядерной бомбы… Никого из твоих ребят не сломали его сигналы?

Нижинский едва заметно усмехнулся краем губ.

— Терпимо, — сказал он. — Ментальное давление было, но ни один из моих не сорвался. Никто не поднял оружие против своих. Сдержались. Мы знали, что служим Единству, а не этому отбитому психу.

Фраза прозвучала твердо, Вадим понял: Анджей говорил искренне, без попытки выпендриться. Баул снова дернулся, изнутри донеслось что-то похожее на сиплый хрип, приглушенный фольгой. На миг в сознании промелькнул чужой образ — клочья бессвязных нот, высеченных из плоти и костей, резкий аккорд, который вонзился в голову и сразу исчез. Вадим сплюнул и шагнул назад.

— Сука… живой, — повторил он, теперь уже вслух, обращаясь к себе, к Анджею, ко всем сразу. — До сих пор не верится, бл… дь.

Дверь распахнулась без стука, и в кабинет вошел Исаев. Он, как всегда, выглядел так, будто едва сдерживает себя от того, чтобы начать бегать кругами от восторга при очередной диковинке. Глаза горели, руки слегка дрожали, дыхание сбивалось.

— Господи! — выдохнул он, и это было не обращение к Богу, а простая привычка. — Еще один живой альфа. Вы понимаете, что это значит?

Он сделал несколько шагов вперед, почти подскочил к баулу, но Вадим выставил руку.

— Стоять, Артур! Жить надоело?

Исаев замер, но его голос все равно дрожал от возбуждения.

— Это прорыв. Это… это вообще предел мечтаний. Мы столько месяц гадали, как они формируются, почему вирус дает такие эффекты… А теперь вот он, образец! Целый! Живой!

— Остынь, — оборвал его Вадим. — Не кипятись раньше времени. Сначала разберемся, что за падаль мы сюда притащили.

Исаев кивнул, но глаза его все еще светились радостью. Он смотрел на шевелящийся сверток с таким выражением, будто перед ним лежало нечто святое, хотя для Вадима и Анджея это было скорее грязное и опасное чудовище.

— Ты хотя бы понимаешь, — продолжил Вадим. — Что оно целый город превратило в филиал преисподней, настоящий мясной театр? Тысячи выживших пустило на мясо для своих «„экспериментов“»? Все фильмы ужасов вместе взятые нервно курят в сторонке…

Анджей поделился с Вадимом и Исаевым образами улья с агонизирующими телами, искаженных кадавров, девушку-скрипку…

— Я понимаю, — быстро ответил Исаев. — Но именно поэтому он бесценен. Чтобы бороться с таким, надо его изучить. Мы никогда больше не получим такого шанса.

Вадим зыркнул на него так, что тот сразу прикусил язык.

— Ладно, — сказал Вадим. — Пока твоя радость никому не нужна. Подождешь. Сейчас посмотрим, что это животное умеет.

Он кивнул Анджею.

— Разматывай.

Нижинский без лишних слов присел рядом со свертком. Лезвием ножа он перерезал стяжки и начал разворачивать фольгу. Металл шелестел, отбрасывая тусклые блики.

По мере того как слои спадали, ментальный фон усиливался. Сначала это было похоже на тихий звон в ушах, затем на гул, пробирающий до зубов. Картинки мелькали на краю сознания: ломаные аккорды, разорванные образы людей, куски звуков, которые то и дело превращались в хаотичный ор.

— Чувствуете? — тихо произнес Исаев, хотя все и так это ощущали.

— Заткнись, — рявкнул Вадим.

Последний слой упал. На полу, связанный и дергающийся, лежал худощавый мужчина в потрепанном фраке. Волосы спутаны, глаза бегали, рот кривился в улыбке, которая